Мало какие вопросы вызывали в марксистских кругах больше дискуссий, чем вопрос об отношениях между партией и классом. Вероятно, в язвительных спорах на эту тему было вызвано больше огня, чем в любых других. Из поколения в поколение бросаются одни и те же эпитеты – «бюрократ», «заменитель», «элитарный», «самодержец».
Однако принципы, лежащие в основе таких дебатов, обычно путаются. И это несмотря на важность затронутых вопросов. Например, раскол между большевиками и меньшевиками, возникший по поводу характера организации партии в 1903 году, застал многих из тех, кто оказался по другую сторону баррикад от Ленина в 1917 году в его фракции (например, Плеханова), в то время как против него в 1903 году были революционеры уровня Троцкого и Розы Люксембург. И эта путаница не была единичным случаем. Это было постоянной чертой революционной дискуссии. Стоит вспомнить высказывания Троцкого на II конгрессе Коминтерна в ответ на утверждение Поля Леви о том, что рабочие массы Европы и Америки понимают необходимость партии. Троцкий указывает, что ситуация гораздо сложнее, чем кажется:
«Если вопрос поставлен абстрактно, то я вижу, с одной стороны, Шейдемана, а с другой – американские, французские или испанские синдикаты, которые не только хотят бороться с буржуазией, но, в отличие от Шейдемана, действительно хотят оторвать ей голову, - поэтому я говорю, что предпочитаю вести обсуждение с этими испанскими, американскими или французскими товарищами, чтобы доказать им, что партия необходима для выполнения возложенной на них исторической миссии ... Я постараюсь доказать им это по-товарищески, на основе собственного опыта, а не противопоставляя им многолетний опыт Шейдемана, говорящего, что для большинства вопрос уже решен ... Что общего между мной и Реноделем, прекрасно понимающим необходимость партии, или Альбером Томасом и другими господами, которых я даже не хочу называть "товарищами", чтобы не нарушать правил приличия?» [1]
Трудность, на которую ссылается Троцкий, – что и меньшевики, и большевики ссылаются на “необходимость партии", хотя они имеют в виду совершенно разные вещи, - усугубилась в последующие годы подъемом сталинизма. Словарь большевизма был взят и использован в целях, совершенно противоположных тем, которые его формулировали. Однако слишком часто те, кто продолжал революционную традицию, противостоящую как сталинизму, так и социал-демократии (в современном её понимании - примечание СТ), не принимали всерьез тезисы Троцкого в 1920 году. Они часто опирались на “опыт”, чтобы доказать необходимость партии, хотя это был опыт сталинизма и социал-демократии.
Из этого аргумента следует, что большая часть дискуссий даже в революционных кругах является, как следствие, дискуссией за или против в основном сталинских или социал-демократических концепций организации. Мы будем считать, что организационные взгляды, имплицитно развитые в трудах и действиях Ленина, радикально отличаются от обеих этих концепций. Это было затемнено сталинским принижением теории и практики Октябрьской революции и тем, что развитие большевистской партии происходило в условиях нелегальности и часто аргументировалось на языке ортодоксальной социал-демократии.
Социал-демократический взгляд на отношения партии и класса
Классические теории социал–демократии, которые до 1914 года никто из марксистов принципиально не оспаривал, по необходимости отводили партии центральную роль в развитии социализма. Ибо это развитие рассматривалось, по существу, как непрерывный и плавный рост организации и сознания рабочего класса при капитализме. Даже такие марксисты, как Каутский, которые отвергали идею постепенного перехода к социализму, признавали, что в настоящее время необходимо постоянно наращивать организационную мощь и электоральную поддержку. Рост партии был необходим для того, чтобы при неизбежном переходе к социализму, будь то через выборы или через оборонительное насилие со стороны рабочего класса, существовала партия, способная взять на себя и сформировать основу нового государства (или обновленного старого).
Развитие массовой рабочей партии рассматривается как неизбежное следствие тенденций капиталистического развития. «Все больше растет число пролетариев, все громаднее армия лишних рабочих, все острее противостояние между эксплуататорами и эксплуатируемыми» [2], кризисы «естественно происходят во все большем масштабе» [3], «большинство людей все глубже погружается в нужду и нищету» [4], «промежутки процветания становятся все короче, продолжительность кризисов все длиннее». Это приводит все большее число рабочих «в инстинктивную оппозицию существующему порядку». Социал-демократия, опирающаяся на «самостоятельное научное исследование буржуазных мыслителей», существует для того, чтобы поднять рабочих на ту ступень, где они имеют «ясное понимание социальных законов». Такое движение, «выросшее из классовых антагонизмов ... не может встретить никаких других поражений, кроме временных, и должно в конечном счете победить». [9] «Революции совершаются не по своей воле ... Они приходят с неизбежной необходимостью». Центральным механизмом этого развития являются парламентские выборы (хотя даже Каутский играл с идеей Всеобщей стачки в период непосредственно после 1905-1906 гг.). «У нас нет оснований полагать, что вооруженное восстание приведёт нас к социализму... скорее, он (парламент) является самым мощным рычагом, который может быть использован для поднятия пролетариата из его экономической, социальной и моральной деградации. Он перестает быть простым орудием в руках буржуазии» [13]. «В конечном счете такая деятельность должна привести к организации рабочего класса и к такому положению, когда социалистическая партия будет иметь большинство и сможет сформировать правительство... (Рабочая партия) должна иметь своей целью завоевание правительства в интересах класса, который она представляет. Экономическое развитие естественным образом приведет к достижению этой цели» [14].]
Эта перспектива не только легла в основу большинства социалистических действий в Западной Европе за 40 лет до Первой мировой войны, но и теоретически почти не оспаривалась, по крайней мере, левыми. Удивление Ленина поддержкой СДПГ войны хорошо известно. Не так часто, однако, понимается тот факт, что даже левые критики Каутского, такие как Роза Люксембург, не отвергли основ теории отношения партии к классу и подразумеваемого развития классового сознания. Их критика каутскианства, как правило, оставалась в рамках общей теоретической базы, обеспечиваемой каутскианством.
Для социал-демократа главным является то, что партия представляет класс. Вне партии у рабочего нет сознания. Действительно, сам Каутский, казалось, испытывал почти патологический страх перед тем, что рабочие будут действовать без партии, и перед связанной с этой опасностью «преждевременной» революции. Таким образом, это должна была быть партия, которая берет власть. Другие формы организации и деятельности рабочего класса могут помочь, но должны быть подчинены носителю политического сознания. «Это «прямое действие» профсоюзов может эффективно действовать только как вспомогательное и подкрепляющее, а не заменяющее парламентское действие» [15].
Революционные левые и социал-демократические теории
Ни одна из дискуссий, имевших место по вопросам организации партии до 1917 года, не может иметь никакого смысла без понимания того, что этот социал-демократический взгляд на отношения партии и класса нигде не оспаривался открыто (за исключением анархистов, отвергавших всякое понятие партии). Ее предположения разделяли даже такие, как Роза Люксембург, выступавшие против ортодоксальной социал-демократии с точки зрения массовой самодеятельности рабочего класса. Это был не просто теоретический провал. Это вытекало из исторической ситуации. Парижская коммуна была тогда единственным опытом власти рабочего класса, да и то всего два месяца в преимущественно мелкобуржуазном городе. Даже революция 1905 года дала лишь самое зачаточное выражение того, как на самом деле будет организовано рабочее государство. Основные формы рабочей власти – Советы – ещё не были признаны. Так, Троцкий, который был председателем Петроградского Совета в 1905 году, не упоминает о них в своем анализе уроков 1905 года, «Итоги и перспективы». Фактически единственный, кто предвидел социалистическое содержание русской революции, Троцкий, не смог предвидеть, какую форму она примет.
«Революция есть прежде всего вопрос власти – не государственной формы (учредительное собрание, республика, Соединенные штаты), а социального содержания правительства». [16]
Подобное упущение было и в ответе Розы Люксембург на Массовую забастовку 1905 года. Только после Февральской революции Совет занял центральное место в трудах и мыслях Ленина. [17]
Революционные левые никогда полностью не принимали позицию Каутского, видевшего именно в партии непосредственного предтечу рабочего государства. Например, в работах Люксембурга признается консерватизм партии и необходимость выхода масс за ее пределы с самого раннего периода. Но никогда не было явного отказа от официальной социал-демократической позиции. Но без теоретического выяснения отношений между партией и классом не может быть ясности в вопросе о необходимой внутренней организации партии. Без отказа от социал-демократической модели не могло быть и зарождения реальной дискуссии о революционной организации.
Наиболее ярко это проявляется в случае с Розой Люксембург. Было бы неправильно попасть в ловушку (тщательно расставленную как сталинистами, так и будущими последователями Люксембурга), приписав ей теорию «стихийности», «игнорирующую необходимость партии». Во всех ее работах подчеркивается необходимость партии и положительная роль, которую она должна играть:
«В России Социал-демократическая партия должна своими силами восполнить целый исторический период. Она должна вывести русских пролетариев из их нынешнего «атомизированного» состояния, которое продлевает самодержавный режим, к классовой организации, которая помогла бы им осознать свои исторические цели и подготовить их к борьбе за достижение этих целей». [19]
«Задача социал-демократии состоит не в технической подготовке и руководстве массовыми стачками, а прежде всего в политическом руководстве всем движением». [20]
«Социал-демократы — самый просвещенный, самый сознательный авангард пролетариата. Они не могут и не смеют ждать, фаталистически сложив руки, наступления «революционной ситуации»». [21]
И все же в работах Люксембурга о роли партии постоянно присутствует двусмысленность. Она была озабочена тем, чтобы руководящая роль партии не была слишком велика, ибо она определила это как «благоразумную позицию социал–демократии». Она отождествляла «централизм», который считала так или иначе необходимым («Социал-демократия, как правило, враждебна любому проявлению местничества или федерализма» [23]), с «консерватизмом, присущим такому органу», т. е. такая двусмысленность не может быть понята без учета конкретной ситуации, которая действительно волновала Люксембург. Она была ведущим членом СДПГ, но всегда испытывала беспокойство по поводу ее специфики работы. Когда Роза действительно хотела проиллюстрировать опасность централизма, она ссылалась именно на это:
«Нынешняя тактическая политика германской социал-демократии завоевала всеобщее уважение своей гибкостью и твердостью. Это признак тонкой адаптации нашей партии к условиям парламентского режима ... Однако само существование этого приспособления уже закрывает перед нашей партией более широкие горизонты».
Блестяще предсказывая то, что должно было произойти в 1914 году, она не начинает объяснять происхождение растущего склероза и ритуализма СДПГ, не говоря уже о том, чтобы указать способы борьбы с этим. Сознательные активисты и группы не могут противостоять этой тенденции. Ибо «такая инерция в значительной степени обусловлена тем, что в вакууме абстрактных гипотез неудобно определять линии и формы несуществующих политических ситуаций». Бюрократизация партии рассматривается как неизбежное явление, преодолеть которое может только ограничение степени сплоченности и эффективности партии.
Не особая форма организации и сознательного направления, а организация и сознательное направление как таковые ограничивают возможности «самосознательного движения большинства в интересах большинства».
«Бессознательное предшествует сознательному. Логика истории предшествует субъективной логике людей, участвующих в историческом процессе. Тенденция состоит в том, что руководящие органы социалистической партии играют консервативную роль». [26]
В этом аргументе есть правильный и важный элемент: тенденция к тому, что некоторые организации не могут (или не хотят) реагировать на быстро меняющуюся ситуацию. Достаточно вспомнить максималистское крыло Итальянской социалистической партии в 1919 году, весь «центр» II интернационала в 1914 году, меньшевиков-интернационалистов в 1917 году или КПД в 1923 году. Даже в Большевистской партии была очень сильная тенденция к проявлению такого консерватизма. Но Люксембург, поставив диагноз, не делает никаких попыток найти его источник, кроме как в эпистемологических обобщениях, или ищет организационные средства. Есть сильный фатализм в ее надежде, что «бессознательное» сможет исправить «сознательное». Несмотря на свою исключительную чувствительность к своеобразным темпам развития массового движения, особенно в Массовой забастовке, она уклоняется от попыток выработать ясное представление о том, какая политическая организация может обуздать такое стихийное развитие. Парадоксально, но этот самый ярый критик бюрократического ритуализма и парламентского кретинизма выступал в дебатах 1903 года именно за ту фракцию русской партии, которая должна была стать наиболее совершенным историческим воплощением этих недостатков: за меньшевиков. В Германии политическая оппозиция каутскизму, развивавшаяся уже на рубеже веков и полностью сформировавшаяся к 1910 году, еще пять лет не принимала конкретных организационных форм.
Существуют значительные параллели между позицией Люксембург и позицией Троцкого вплоть до 1917 года. Он тоже очень хорошо осознает опасность бюрократического ритуализма:
«Работа агитации и организации в рядах пролетариата имеет внутреннюю инерцию. Европейские социалистические партии, особенно крупнейшая из них, Немецкая социал-демократическая партия, развивали инерцию по мере того, как большие массы принимали социализм, а большие массы становились организованными и дисциплинированными. Вследствие этого социал-демократия, как организация, воплощающая политический опыт пролетариата, может в известную минуту стать прямым препятствием для открытого конфликта между рабочими и буржуазной реакцией». [27]
И снова его революционный дух приводит его к недоверию ко всякой централизованной организации. Ленинская концепция партии может, по мнению Троцкого в 1904 году, привести лишь к тому, что:
«Организация партии подменяет собой партию в целом, затем Центральный комитет подменяет собой организацию, и, наконец, “диктатор” подменяет собой Центральный комитет». [28]
Но для Троцкого реальные проблемы власти рабочего класса могут быть решены только,
«путем систематической борьбы между ... многими тенденциями внутри социализма, тенденциями, которые неизбежно проявятся, как только пролетарская диктатура поставит десятки и сотни новых ... проблем. Никакая сильная «властная» организация не сможет подавить эти тенденции и противоречия...» [29]
Однако страх Троцкого перед организационной жесткостью заставляет его поддерживать и ту тенденцию внутрипартийной борьбы в России, которая исторически оказалась наиболее напуганной стихийностью массовых выступлений. Хотя ему предстояло все более отдаляться от меньшевиков политически, он начал создавать оппозиционную им организацию лишь очень поздно. Был ли он прав или нет в своей критике Ленина в 1904 году (и мы считаем, что он был неправ), он смог стать эффективным историческим актором только в 1917 году, вступив в партию Ленина.
Если организация действительно порождает бюрократию и инерцию, то Люксембург и молодой Троцкий были, несомненно, правы в том, что необходимо ограничить стремление революционеров к централизму и сплоченности. Но важно принять все последствия этой позиции. Самым важным должен быть исторический фатализм. Отдельные люди могут бороться среди рабочего класса за свои идеи, и эти идеи могут быть важны для того, чтобы дать рабочим необходимую сознательность и уверенность для борьбы за свое собственное освобождение. Но революционеры никогда не смогут создать организацию, способную дать им эффективность и сплоченность в действии, сравнимые с теми, кто имплицитно принимает нынешние идеологии. Если это неизбежно ограничивает самодеятельность масс, то «бессознательное» предшествует «сознательному». В результате приходится ждать «спонтанного» развития событий в массах. Между тем можно было бы мириться и с теми организациями, которые существуют в настоящее время — даже если не соглашаться с ними политически, как с наилучшими из возможных —как с максимальным настоящим выражением стихийного развития масс
.
Ленин и Грамши о партии и классе
В трудах Ленина присутствует постоянное неявное признание проблем, которые так волнуют Люксембург и Троцкого, но нет того же фатализма, которому они поддаются. Растет признание того, что проблемы бюрократизации порождает не организация как таковая, а конкретные формы и аспекты организации. Только после Первой мировой войны, а затем и событий 1917 года, Ленин начал четко замечать радикально новые концепции, которые он сам разрабатывал. Даже тогда они не были полностью разработаны. Разрушение русского рабочего класса, крах любой значимой советской системы (т.е. основанной на реальных рабочих советах) и подъем сталинизма задушили обновление социалистической теории. Бюрократия, возникшая в результате уничтожения и деморализации рабочего класса, взяла на себя теоретические основы революции, исказив их в ложную идеологию, оправдывая свои собственные интересы и преступления. Ленинский взгляд на то, что такое партия и как она должна функционировать по отношению к классу и его институтам, не успел достаточно четко определиться в противовес старым социал-демократическим концепциям, как он снова был затемнен уже новой сталинской идеологией.
Однако многие концепции Ленина были приняты итальянцем Антонио Грамши и получили четкую и согласованную теоретическую форму. Комментаторы Ленина обычно игнорируют то, что на протяжении всей его деятельности было развито две взаимосвязанные и взаимодополняющие концепции, которые для поверхностного наблюдателя кажутся противоречивыми. Во-первых, постоянное внимание на возможность внезапных преобразований сознания рабочего класса, на возможность неожиданного всплеска, который характеризует самореализм рабочего класса, на глубоко укоренившиеся инстинкты рабочего класса, которые приводят его к началу отказа от привычек авторитета и подчинения.
«В истории революций выделяются противоречия, которые созревали на протяжении десятилетий и столетий. Вся жизнь становится необычайно насыщенной. Массы, которые всегда стояли в тени и поэтому часто презирались поверхностными наблюдателями, выходят на политическую арену в качестве активных участников... Эти массы предпринимают героические усилия, чтобы подняться на высоту и справиться с гигантскими задачами мирового значения, навязанные им историей; и какими бы великими ни были индивидуальные поражения, какими бы сокрушительными ни были реки крови и тысячи жертв, ничто никогда не сравнится по значимости с этой прямой подготовкой, которую массы и классы получают в ходе самой революционной борьбы» (31)
«... Мы в состоянии оценить важность медленной, устойчивой и зачастую незаметной работы политического образования, которую социал-демократы всегда проводили и всегда будут проводить. Но мы не должны допустить в нынешних условиях большую опасность – отсутствие веры в силы народа. Мы должны помнить, какую огромную образовательную и организационную силу имеет революция, когда могучие исторические события выносят человека на улицу из его отдаленного чердака или подвального угла, и делают из него гражданина. Месяцы революции иногда воспитывают граждан быстрее и в большей мере, чем десятилетия политического застоя» (32)
«Рабочий класс инстинктивно, спонтанно Социал-демократический» (33)
«Особое состояние пролетариата в капиталистическом обществе приводит к стремлению рабочих к социализму; союз их с Социалистической партией вырывается со спонтанной силой на самых ранних стадиях движения» (34)
Даже в худшие месяцы после начала войны в 1914 году он мог написать:
«Объективная созданная войной ситуация ... неизбежно порождает революционные чувства; она закаляет и просветляет всех лучших и наиболее сознательных в классе пролетариев. Внезапное изменение настроения масс не только возможно, но становится все более вероятным...» (35)
В 1917 году эта вера в массы приводит его в апреле и в августе-сентябре в конфликт с собственной партией:
«Ленин не раз говорил, что массы левее самой партии. Он знал, что в своих низах партия была слева от своего верхнего слоя «старых большевиков»» (36)
В связи с «Демократической конференцией» он также писал:
«Мы должны привлечь массы к обсуждению этого вопроса. Сознательные рабочие должны взять этот вопрос в свои руки, организовать дискуссию и оказать давление на «тех, кто находится на самом верху»» (37)
Однако в мысли и в практике Ленина есть второй фундаментальный элемент: подчеркивание роли теории и партии как ее носителя. Наиболее известное признание этого происходит в «Что делать?», когда Ленин пишет, что «без революционной теории не может быть революционной практики». Но это тема повторяется на каждом этапе его деятельности, не только в 1903 году, но и в 1905 и 1917 годах, в котрой он проклинал неспособность партии реагировать на радикализацию масс. И для него партия сильно отличается от массовых организаций всего класса. Это всегда авангардная организация, членство в которой требует самоотверженности, которую нельзя найти у большинства рабочих. (Но это не значит, что Ленин когда-либо хотел организацию, состоящую только профессиональных революционеров).
Это может показаться явным противоречием. Тем более, что в 1903 году Ленин использует аргументы, взятые из Каутского, которые подразумевают, что только партия может наполнить класс социалистическим сознанием, в то время как позже он ссылается на класс, который более «левый», чем его партия. На самом деле, однако, увидеть здесь противоречие – это не понять основы мышления Ленина по этим вопросам. Для реальной теоретической основы его аргумент в пользу партии заключается не в том, что рабочий класс не способен самостоятельно прийти к теоретическому социалистическому сознанию. В этом он признается на втором съезде РСДРП, когда отрицает слова о том, что «Ленин не принимает во внимание то, что рабочие тоже имеют долю в формировании идеологии» и добавляет, что «... «Экономисты» пошли на одну крайность. Чтобы выправить разногласия, кто-то должен был пойти в другом направлении - и это то, что я сделал» (40)
Реальная основа его аргумента заключается в том, что уровень сознания в рабочем классе никогда не бывает однородным. И хотя масса рабочих быстро учится в революционной ситуации, некоторые слои рабочего класса все равно будут по-прежнему более продвинутыми, чем другие. Просто радоваться спонтанной трансформации – это принимать некритично любые временные продукты, которые она подбрасывает. Но это отражает отсталость класса, а также его движение вперед, его положение в буржуазном обществе, его потенциал дальнейшего развития для того, чтобы сделать революцию. Рабочие не роботы без идей. Если они не будут подвержены социалистическому мировоззрению вмешательством сознательных революционеров, они будут продолжать принимать буржуазную идеологию существующего общества. Это тем более вероятно, потому что это та идеология, которая проникает во все аспекты жизни в настоящее время и увековечена всеми средствами массовой информации. Даже если бы некоторые рабочие «спонтанно» пришли к полноценной научной точке зрения, они все равно будут вынуждены спорить с другими, которые этого не сделали.
«Забыть о различии между авангардом и целыми массами, тяготеющих к нему, забыть о постоянном долге авангарда поднимать все более широкие слои до своего продвинутого уровня, значит просто обмануть себя, закрыть глаза на необычность наших задач и сузить эти задачи» (41)
Этот аргумент не является аргументом, который может быть ограничен определенным историческим периодом. Это не то, как некоторые люди хотели бы утверждать, что относится к отсталому российскому рабочему классу 1902 года, это так же относится к рабочему классу в развитых странах сегодня. Абсолютные возможности для роста сознания рабочего класса могут быть выше в последнем, но сама природа капиталистического общества продолжает обеспечивать огромную неравномерность в рабочем классе. Отрицать это – значит путать революционный потенциал рабочего класса с его нынешним положением. Как Ленин пишет против меньшевиков (и Розы Люксембург!) В 1905 году:
«Используйте меньше банальностей о развитии самостоятельной деятельности рабочих – рабочие не проявляют законченной независимой революционной деятельности - но следите за тем, чтобы вы не деморализовали неразвитых рабочих своим собственным хвостизмом» (42)
«Существует два вида самостоятельной деятельности. Существует независимая деятельность пролетариата, который обладает революционной инициативой, и есть независимая деятельность пролетариата, который неразвит... Есть социал-демократы и по сей день, которые с благоговением рассматривают второй вид деятельности, которые считают, что они могут уклониться от прямого ответа на насущные вопросы дня, повторяя слово «класс» снова и снова» (43)
Короче говоря: прекратите говорить о том, чего может достичь класс в целом, и начните говорить о том, как мы в рамках его развития будем действовать.
Как пишет Грамши:
«Чистой спонтанности в истории не существует: она совпала бы с чистым механическим действием. В «самых спонтанных» движениях элементы «сознательного направления» только неуправляемы... Существует множество элементов сознательного направления в этих движениях, но ни один из них не является преобладающим...» (44)
Человек никогда не бывает без какого-либо представления о мире. Он не развивается иначе, кроме как в какой-либо коллективности. «В своем представлении о мире человек всегда принадлежит к какой-то группировке, и именно к той, что из всех социальных элементов разделяет тот же образ мышления и работы».
«Человек принадлежит одновременно к многообразию масс, его собственная личность составляется странным образом. Он содержит элементы пещерного человека и принципы самого современного передового обучения, потрепанные предрассудки всех прошлых исторических фаз и интуицию будущей философии человеческой расы, объединенной во всем мире» (45)
«Активный человек из масс работает практически, но не имеет четкого теоретического сознания своих действий, что также является знанием мира, поскольку он его меняет. Скорее его теоретическое сознание может противостоять его действиям. Можно сказать, что у него есть два теоретических сознания (или одно противоречивое сознание), одно неявное в его действиях, которое объединяет его со всеми его коллегами в практическом преобразовании реальности, и одно поверхностно явное или словесное, которое он унаследовал от прошлого и которое он принимает без критики... Это разделение может достичь точки, где противоречие в его сознании не позволит никаких действий, решений, никакого выбора, и производит состояние моральной и политической пассивности» (46)
«...Все действия являются результатом различных стремленицй с различной степенью интенсивности, различного сознания, но однородности со всей массой коллективной воли ... Ясно, что соответствующая, неявная теория будет сочетанием убеждений и точек зрения, запутанной и неоднородной. Если практические силы, выпущенные в определенный исторический момент, должны быть эффективными и экспансивными, необходимо построить на решительной практике теорию, которая, совпадая с решающими элементами той же практики и отождествляясь с ними, ускоряет исторический процесс в действии, делает практику более однородной, последовательной, более эффективной во всех ее элементах...» (47)
В этом смысле вопрос о предпочтительности «спонтанности» или «сознательного направления» становится вопросом о том:
«предпочтительнее думать, не имея критического осознания, разрозненным и нерегулярным образом, другими словами, «участвовать» в представлении о мире, «навязанном» механически внешней средой, то есть одной из многих социальных групп, в которых каждый автоматически участвует с момента его вступления в сознательный мир, или предпочтительнее выработать свое собственное представление о мире сознательно и критически» (48)
Партии существуют для того, чтобы действовать в этой ситуации для распространения того или иного мировоззрения и соответствующей ему практической деятельности. Они пытаются объединить в коллектив всех тех, кто разделяет тот или иной взгляд на мир, и распространить его. Они существуют, чтобы придать однородность массе людей под влиянием различных идеологий и интересов. Но они могут сделать это двумя способами.
Первый Грамши характеризует способ католической церкви. Она пытается связать различные социальные классы и слои с единой идеологией. Она пытается объединить интеллектуалов и «обычных людей» в единое организованное мировоззрение. Но сделать это можно только железной дисциплиной над интеллигенцией, которая сводит их к уровню «обычных людей». «Марксизм противоречит этой католической концепции». Вместо этого он пытается объединить интеллектуалов и работников, чтобы постоянно повышать уровень сознания масс, с тем, чтобы они могли действовать по-настоящему самостоятельно. Именно поэтому марксисты не могут просто «поклоняться» спонтанности масс: это было бы копированием католиков в попытке навязать самым передовым разделам отсталость наименьшего.
Для Грамши и Ленина это означает, что партия постоянно пытается заставить своих новых членов подняться до уровня понимания своих старейших. Она всегда должна уметь реагировать на «спонтанные» события класса, привлекать те элементы, которые развивают в результате этого четкое сознание.
«Чтобы быть партией масс не только по названию, мы должны получить все более широкие массы, чтобы они участвовали во во всех партийных делах, неуклонно поднимать их от политического безразличия к протесту и борьбе, от общего духа протеста к принятию социал-демократических взглядов, от принятия этих взглядов до поддержки движения, от поддержки до организованного членства в партии» (49)
Однако партия, способная выполнить эти задачи, не будет стороной, которая обязательно является «самой широкой». Это будет организация, которая сочетает в себе постоянную попытку вовлечь в свою работу все более широкие круги рабочих, ограничение ее членства до тех, кто готов серьезно и научно оценить свою собственную деятельность и деятельность партии в целом. Это обязательно означает, что определение того, что представляет собой член партии, имеет важное значение. Партия должна состоять не только из тех, кто хочет идентифицировать себя как принадлежащих к ней, а только из тех, кто готов принять дисциплину своей организации . В обычное время их число будет лишь относительно небольшим процентом рабочего класса; но в периоды подъема они будут расти неизмеримо.
Здесь есть важный контраст с практикой в Социал-демократических партиях. Сам Ленин стоит на социал-демократических позициях только тогда, когда дело касается России до 1914 года, но его позиция ясна. Он противопоставляет свою цель – «действительно железную сильную организацию», «маленькую, но сильную партию», «всех тех, кто хочет воевать» – с «расползающимся монстром, новыми разношерстно-пестрыми элементами меньшевиков». Этим объясняется его настойчивость в том, чтобы установить данный принцип вне вопроса об условиях членства в партии, когда произошел раскол с меньшевиками.
В концепции Ленина те элементы, которые он сам бережно рассматривает как исторически ограниченные, и элементы общего применения должны быть различимы. Первые касаются действия в закрытых конспиративных организациях и необходимости тщательного руководства сверху вниз партийных деятелей и т.д.
«В условиях политической свободы наша партия будет построена исключительно на выборном принципе. При самодержавии это невыполнимо для коллективных тысяч рабочих, которые составляют партию» (51)
Из гораздо более общего применения касается вопрос о необходимости ограничения членства в партии до тех, кто собирается принять её дисциплину. Важно подчеркнуть, что для Ленина (в отличие от многих его последователей) это не слепое признание авторитаризма. Революционная партия существует для того, чтобы дать возможность наиболее сознательным и воинственным работникам и интеллигенции участвовать в научной дискуссии в качестве прелюдии к согласованным и сплоченным действиям. Это невозможно без общего участия в партийной деятельности. Это требует ясности и точности в аргументации в сочетании с организационной решительностью. Альтернативой этому является «болото» - где элементы, мотивированные научной точностью, настолько смешаны с теми, кто безвозвратно запутался, что приводит предотвращению любых решительных действий, фактически позволяя наиболее отсталым вести за собой остальных. Дисциплиной, необходимой для таких дебатов, является дисциплина тех, кто «объединен свободно принятым решением». Если у партии нет четких границ, и если она не достаточно последовательна для осуществления решений, обсуждение ее решений, далеко не «свободных», бессмысленно. Централизм для Ленина далеко не противоположность развитию инициативы и независимости членов партии; это является предварительным условием этого. Стоит отметить, как Ленин подвел итоги своей борьбы за централизм за последние два года в 1905 году. Говоря о роли центральной организации и центральной газеты, он говорит, что результатом должно было стать:
«создание сети агентов ... Что... не придется сидеть в ожидании призывов к мятежу, но будет осуществляться такая регулярная деятельность, которая гарантировала бы самую высокую вероятность успеха в случае восстания. Такая деятельность укрепит наши связи с самыми широкими массами рабочих и со всеми слоями, недовольными аристократией... Именно такая деятельность послужит культивированию способности правильно оценивать общую политическую ситуацию и, следовательно, способность выбирать надлежащий момент для восстания. Именно такая деятельность научит все местные организации одновременно отвечать на те политические вопросы, инциденты и события, которые агитируют всю Россию, и самым строгим, единообразным и целесообразным образом реагировать на эти «инциденты»...» (53)
Будучи частью такой организации, рабочий и интеллектуал обучаются оценивать свою конкретную ситуацию в соответствии с научной социалистической деятельностью тысяч других. «Дисциплина» означает признание необходимости соотносить индивидуальный опыт с общей теорией и практикой партии. Как таковое это не противоречит, а является необходимым условием способности делать независимые оценки конкретных ситуаций. Именно поэтому «дисциплина» для Ленина не означает сокрытие различий, которые существуют внутри партии, а скорее разоблачение их в полном свете, с тем, чтобы аргументированно приводить их к единству. Только таким образом масса членов может делать научные оценки. Партийный орган должен быть открыт для мнений тех, кого он считает непоследовательными.
По нашему мнению, необходимо сделать все возможное, — даже если это предполагает определенные отходы от аккуратных моделей централизма и от абсолютного послушания дисциплине, - для того, чтобы эти группы могли высказаться и дать возможность всей партии взвесить важность или неважность этих различий и определить, где, как и с чьей стороны проявляется непоследовательность. (54)
Короче говоря, важно то, что в партии есть политическая ясность и твердость, с тем, чтобы все ее члены были привлечены к обсуждению и понимали актуальность своей собственной деятельности. Поэтому абсурдно то, что пытались сделать меньшевики — и как это до сих пор делают некоторые — абсурдно путать партию с классом. Класс в целом постоянно занимается бессознательным противодействием капитализму; партия – это та его часть, которая уже находится в сознании и объединяется, чтобы попытаться дать сознательное направление борьбе остальных. Её дисциплина – это не то, что навязывается сверху вниз, а то, что добровольно принимается всеми теми, кто участвует в её решениях и действует для их осуществления.
Социал-демократическая партия, Большевистская партия и Сталинская партия
Теперь мы видим разницу между концепцией партии, которую разработал Ленин, и Социал-демократической концепцией партии, которую одновременно предусмотрели и опасались Роза Люксембург и Троцкий (до 1917 года — примечание СТ). Последнее считалось партией всего класса единовременно. Приход к власти класса должен был стать захватом власти партией. Все тенденции в классе должны были быть представлены в ней. Любой раскол внутри партии должен был рассматриваться как раскол внутри класса. Централизация, хотя и признавалась необходимой, вызывала страх как централизация сверх и против стихийной активности класса. И все же именно в партии такого типа больше всего развивались «самодержавные» тенденции, против которых предостерегала Люксембург. Ибо внутри такой партии наблюдалась путаница членов и сочувствующих, массивный аппарат, необходимый для того, чтобы удержать вместе массу только частично политизированных членов в ряде социальных действий, привел к смягчению политических дебатов, отсутствию политической серьезности, что, в свою очередь, уменьшило способность членов делать независимые политические оценки, увеличило потребность в аппаратном участии. Без организационной централизации, направленной на придание ясности и решительности политическим разногласиям, независимость рядовых членов неизбежно была бы навсегда подорвана. Узы личной привязанности или уважения к авторитетным лидерам становятся более важными, чем научная, политическая оценка. В болоте, в котором никто не идет по ясной дороге, даже если это неверная дорога, нет никакого спора о том, какая из дорог правильная. Отказ связывать организационные связи с политическими оценками, даже если это делается с благородным намерением сохранить «массовую партию», неизбежно приводит к тому, что организационные лояльности заменяют политические. Это, в свою очередь, повлекло за собой неспособность действовать самостоятельно при противодействии со стороны «старых» коллег (самым ярким примером этой тенденции был, несомненно, Мартов в 1917 году).
Важно понимать, что сталинская партия также не является разновидностью большевистской. В ней также доминировали организационные структуры. Важна была приверженность организации, а не ее политике. Теория здесь существует для того, чтобы оправдать внешне обусловленную практику, а не наоборот. Организационная лояльность аппарата отвечает за политические решения (которые, в свою очередь, связаны с потребностями российского государственного аппарата). Стоит отметить, что в России действительная победа аппарата над партией требовала именно привлечения в партию сотен тысяч «сочувствующих», разбавления «партии» «классом». В лучшем случае политически неуверенные в себе кадры поплняли ряды партии. «Ленинский призыв» был рассчитан на то, что такие кадры будут слепо или почти слепо подчиняться аппарату. Партия, созданная по ленинской концепции, не страдает от тенденции к бюрократическому контролю именно потому, что она ограничивает свое членство теми, кто готов быть достаточно серьезным и дисциплинированным, чтобы взять политические и теоретические вопросы в качестве отправной точки и подчинить им всю свою деятельность.
Но не подразумевает ли это очень элитарную концепцию партии? В некотором смысле так оно и есть, хотя в этом виновата не партия, а сама жизнь, порождающая неравномерное развитие сознания рабочего класса. Партия, чтобы быть эффективной, должна стремиться к вербовке тех, кого она считает наиболее «продвинутыми». Она не может снизить свой собственный уровень науки и сознания только для того, чтобы не быть «элитой». Она не может, например, признать, что рабочие-шовинисты «так же хороши», как и члены интернационалистской партии, чтобы принимать во внимание «самодеятельность» класса. Но быть «авангардом» - это не то же самое, что подменять свои собственные стремления, политику или интересы интересами класса.
Здесь важно видеть, что для Ленина не партия зародыш рабочего государства, а Рабочий Совет. Рабочий класс в целом будет вовлечен в организации, составляющие его государство, как наиболее отсталые, так и наиболее прогрессивные элементы - «Каждый повар будет править». В главном труде Ленина о государстве, партия почти не упоминается. Функция партии состоит не в том, чтобы быть государством, а в том, чтобы вести постоянную агитацию и пропаганду среди наиболее отсталых элементов класса, чтобы поднять их самосознание и уверенность в себе до такой степени, чтобы они одновременно создавали рабочие советы и боролись за свержение форм организации буржуазного государства. Советское государство есть высшее конкретное воплощение самодеятельности всего рабочего класса; партия есть та часть класса, которая наиболее сознает всемирно-исторические последствия этой самодеятельности.
Функции рабочего государства и партии должны быть совершенно разными... Нужно представлять все многообразные интересы всех слоев – географических, промышленных и т.д. Государство должно признать в своем способе организации всю разнородность класса. Партия же строится вокруг тех вещей, которые объединяют класс на национальном и международном уровнях. Она постоянно стремится путем идеологического убеждения преодолеть разнородность класса. Она касается национальных и международных политических принципов, а не местнических интересов отдельных групп трудящихся. Она может только убедить, а не принудить их принять её руководство. Организация, занимающаяся участием в революционном свержении капитализма рабочим классом, не может и помыслить о том, чтобы подменить собой органы прямого господства этого класса. Такая перспектива доступна только социал-демократической или сталинской партии (и те, и другие слишком боялись массовой самодеятельности, чтобы пытаться подменить ее революционной практикой в передовых капиталистических странах). Существующая при капитализме революционная организация неизбежно будет иметь совершенно иную структуру, чем то рабочее государство, которое возникнет в процессе свержения капитализма. Революционная партия должна будет бороться внутри института рабочего государства за свои принципы против тех, у которых они противоположны; это возможно только потому, что она сама по себе не является рабочим государством. [56]
Это позволяет нам видеть, что ленинская теория партии и его теория государства не являются двумя отдельными сущностями, которые можно рассматривать изолированно друг от друга. Пока он не разработал теорию государства, он склонен был рассматривать большевистскую партию как своеобразное приспособление к российским условиям. При социал-демократической (а затем и сталинской) концепции превращения партии в государство вполне естественно, что подлинно революционные и потому демократические социалисты не хотят ограничивать партию наиболее передовыми слоями класса, даже если признается необходимость такой организации наиболее сознательных слоев. Этим объясняется двусмысленность Розы Люксембург в вопросе политической организации и теоретической ясности. Она позволяет ей противопоставить «ошибки, допущенные подлинно революционным движением», «непогрешимости умнейшего центрального комитета». Но если партия и институты классовой власти различны (хотя одно, безусловно, влияет на другое), то «непогрешимость» одного является центральным компонентом процесса, посредством которого другой учится на своих ошибках. Это видит Ленин. Именно Ленин извлекает уроки, а не (по крайней мере, до самого конца своей жизни) Люксембург. Неверно, что «Для марксистов в передовых индустриальных странах исходная позиция Ленина может служить гораздо меньшим ориентиром, чем позиция Розы Люксембург ...» [57] Необходимо еще построить организацию революционных марксистов, которая подвергнет научному анализу свое положение и положение класса в целом, будет беспощадно критиковать свои собственные ошибки и, участвуя в повседневной борьбе рабочих масс, будет пытаться повысить их самостоятельную самодеятельность, неустанно противодействуя их идейному и практическому подчинению старому обществу. Реакция против отождествления классовой и партийной элиты со стороны как социал-демократии, так и сталинизма очень большая. Однако это не должно препятствовать ясному пониманию того, что мы должны сделать, чтобы преодолеть их наследие.
Источники
1. Лев Троцкий, Первые пять лет Коммунистического интернационала, Том 1, Нью-Йорк, 1977, стр. 98
2. Карл Каутский, Эрфуртская программа, Чикаго, 1910, стр. 8
3. там же.
4. там же, стр. 43
5. там же, стр. 85
6. там же, стр. 198
7. там же, стр. 198
8. там же, стр. 198
9. Карл Каутский, Дорога к власти, Чикаго, 1910, стр. 24
10. См. Карл Каутский, Социальная революция, стр. 45. Также Карл Э. Шорске, Немецкая социал-демократия 1905-1917, Кембридж, Масс. 1955, стр. 115.
11. Карл Каутский, соч. стр. 47
12. Карл Каутский, Эрфуртская программа, стр. 188
13. там же, стр. 188
14. там же, стр. 189
15. Карл Каутский, Дорога к власти, стр. 95
16. Лев Троцкий в "Нашем слове", 17 октября 1915 г. Цитируется по книге Льва Троцкого "Перманентная революция", Лондон, 1962, стр. 254
17. например, хотя они упоминаются как “органы революционного правления”, в важной статье о перспективах в "Социал-демократе" в 1915 году они получают очень мало внимания – ссылки на них составляют всего пять или шесть строк в статье на четырех страницах.
18. Организационные вопросы Русской социал-демократии (изданные ее эпигонами под заглавием "Ленинизм или марксизм"), и Массовая забастовка, Политическая партия и профсоюзы.
19. Rosa Luxemburg, Leninism or Marxism, Ann Arbor 1962, p. 82. Интересно, что Ленин в своем ответе концентрируется не на вопросе о централизме вообще, а на фактических ошибках и различиях в статье Люксембург.
20. Роза Люксембург, Массовая забастовка, стр. 57
21. там же.
22. Роза Люксембург, Ленинизм или марксизм, стр. 92
23. там же, стр. 85
24. там же, стр. 94
25. там же, стр. 93
26. там же, стр. 93
27. Лев Троцкий, Итоги и перспективы (1906), в Перманентной революции и Итоги и перспективы, Лондон, 1962, стр. 246
28. Цитируется в I. Deutscher, The Prophet Armed, London 1954, стр. 92-93
29. там же.
30. К сожалению, здесь нет места для дальнейшего обсуждения этих вопросов Троцким.
31. В. И. Ленин, Революционные дни (31 января 1905 года), в Собрании сочинений, Т. VIII, стр. 104
32. В. И. Ленин, Революционная армия и революционное правительство, там же, стр. 564
33. Цитируется по Рае Дуневской, Марксизм и свобода, Нью-Йорк, 1958, стр. 182
34. там же.
35. В. И. Ленин, Крушение II интернационала, в Собрании сочинений, Т. XXI, с. 257-258.
36. Лев Троцкий, История русской революции, Лондон, 1965, стр. 981
37. В. И. Ленин, Собрание сочинений, Т. XXVI, стр. 57-58
38. В. И. Ленин, Что делать, Москва, н. д., стр. 25.
39. В. И. Ленин, Собрание сочинений, Т. VII, стр. 263
40. В. И. Ленин, Собрание сочинений, Т. VI, стр. 491
41. там же, Том VII, стр. 491
42. там же, Т. VIII,стр. 265
43. там же, Т. VIII, стр. 55
44. Antonio Gramsci, Passato e Presente, Turin 1951, стp. 55.
45. Антонио Грамши, Современный принц и другие эссе, Лондон, 1957, стр. 59
46. там же, стр. 66-67
47. Antonio Gramsci, Il Materialismo storico e la filosofia di Benedetto Croce, Turin 1948, стp. 38.
48. Антонио Грамши, Современный принц и другие эссе, стр. 67
49. В. И. Ленин, Собрание сочинений, Т. VII, стр. 117
50. там же, Т. VIII, стр. 145
51. там же, Т. VIII, стр. 196
52. В. И. Ленин, Что делать, стр. 11
53. В. И. Ленин, Собрание сочинений, Т. VIII, стр. 154
54. там же, Т. VII, стр. 116
55. Наивное высказывание противоположной точки зрения см. в Открытом письме к товарищам ИС, "Солидарность", сентябрь 1968 г.
56. В спор вкрадывается некоторая путаница из-за опыта России после 1918 года. Важно, однако, то, что не форма партии производит партию в противовес советской власти, а уничтожение рабочего класса. (См. 30) Клифф делает это замечание в “Троцком о сухституционализме”, но по какой-то необъяснимой причине также говорит, что в ранних заявлениях Троцкого о том, что ленинская теория организации была “заместительной”, "можно видеть его пророческий гений, его способность заглядывать вперед, приводить в единую систему все стороны жизни".
57. T. Cliff, Rosa Luxemburg, London 1959, p. 54. Здесь снова желание Клиффа почтить великого революционера, кажется, преодолевает подлинную научную оценку.
Comments