Поиск по сайту

Теория партии Ленина является одним из самых спорных вопросов в левом движении со времен большевистской революции, это также и один из самых важных вопросов с точки зрения того, как левые организуются вокруг нынешней антикапиталистической и промышленной борьбы. Это также центральный вопрос в политических дебатах о создании социалистической альтернативы реформистам. Одним из наиболее распространенных недоразумений в отношении революционной партии является то, что это что-то навязанное рабочему классу извне. Картина этого заблуждения выглядит так, что группа идеологов собирается вместе, образует партию и, используя самые недемократические средства, навязывают свою волю остальной части рабочего класса. На самом деле, правильно понятая ленинская теория партии подразумевает как раз обратное. Её необходимость вытекает из самой природы борьбы рабочего класса. Существует центральная особенность сопротивления рабочего класса капиталистической системе, которая требует, чтобы мы понимали, как некоторые из нас могут организоваться для укрепления организации и сознания всего класса. Фундаментальным вопросом здесь, с которым Ленин столкнулся очень рано, является то, что борьба против системы развивается по своей сути неравномерно. Различные группы работников переходят к борьбе против системы в разное время и с различными наборами идей. Это проблема неравномерного сознания в движении рабочего класса. Если бы жизнь была проще, если бы правящий класс выстраивал свои силы с одной стороны, а рабочие выстраивались на борьбу с другой, возможно, не было бы необходимости в дальнейшем обсуждении политической организации. Но это не так, как классовая борьба работает. Везде, где мы смотрим, мы видим вместо аккуратных полков, чрезвычайно дифференцированное поле борьбы. Есть разрывы времени - за периодами интенсивного классового конфликта следуют периоды тишины. Есть разрывы в типе борьбы, которая происходит - некоторые из типов — экономические, другие — политические и третьи — идеологические, и это только три широкие категории в знаменитой формулировке Энгельса. Кроме того, существуют разрывы между различными слоями рабочего класса – различные традиции, противоречивые идеологии рабочего класса, различные уровни сознания, уверенности и боеспособности, и так далее. Сражения многочисленны и разнообразны. Рабочие имеют различные сильные и слабые стороны, могут победить или быть побеждены, могут двигаться в разных направлениях и прийти к разным выводам. Наконец, существуют разрывы между рабочим классом и другими классами в обществе, которые могут оказаться против капиталистической системы - например, с крестьянами, другими частями мелкой буржуазии, угнетенных национальностей. Все это ставит перед любым социалистом - ленинским или нет - особую проблему: как мы можем развивать организации в рамках рабочего класса, которые могут относиться к этому фундаментальному факту борьбы рабочего класса? В движении рабочего класса, конечно, есть традиционный ответ, который имеет такую же давнюю традицию, если не еще более давнюю, как и сам ленинизм: реформистская партия в конкретной стране и реформистские партии на международном уровне. Понятие здесь заключается в том, что партия представляет класс в своей совокупности - что каждая часть мнения в рабочем классе должна быть представлена в рамках организации. Целью таких организаций является изменение состояния рабочего класса с использованием институтов, предусмотренных системой – парламентской системы, местных парламентов и т.д. Фундаментальной трудностью такого подхода (и мы можем пересмотреть историю реформистов в правительствах разных стран, чтобы доказать это утверждение) является то, что до тех пор, как система продолжает доминировать в жизни и идеях рабочих, сама организация будет в конечном итоге отражать идеологию системы. Она превратится из организации сопротивления в организацию согласования. Кроме того, политические институты капиталистической системы не способны эффективно противостоять политической и экономической власти капиталистического класса. Конечно, возникнут противоречия между интересами сторонников рабочего класса и ограничениями, налагаемыми на такие реформистские партии. Будет борьба внутри таких организаций, но они всегда будут подчинены буржуазному государству, как это было с Лейбористской партией в Великобритании (или с КПРФ в России — примечание СТ). Иногда они будут двигаться влево, иногда вправо. Но они никогда не разрешат ключевые противоречия, потому что в принципе они пытаются представлять весь рабочий класс, а большие части рабочего класса в течение длительных периодов времени отражают доминирующую идеологию общества – идеологию капиталистического класса. Нам нужен альтернативный взгляд на то, как партийная организация относится к более широкой борьбе рабочего класса. Это именно та идея, с которой связано имя Ленина. Основная концепция заключается в том, что из борьбы рабочего класса возникает воинственное меньшинство, которое убеждено на своём опыте в том, что система должна трансформироваться в целом, что прямые методы борьбы, используемые рабочим классом, являются наиболее эффективными методами этого, и что партия и класс должны быть универсальными – по словам Ленина — трибуной угнетенных. Ключевым вопросом становится то, как мы организуем меньшинство, чтобы оно стало рычагом, который может поднять боеспособность всего класса? Мы стремимся не просто «представлять» класс, а представлять традиции борьбы, высокие точки классовой борьбы, и привнести этот опыт, вместе с деятельностью меньшинства, в нынешнюю борьбу. Троцкий высказал эту идею в эффективной метафоре. Он сказал, что первые пять рабочих, с которые он встретил, рассказали ему все, что ему нужно было знать о революционной организации. Был тот, кто всегда был воинственным, всегда стоял за угнетенных, и всегда был на переднем крае любой битвы. Был один, который был из реакционных, который всегда идёт за правящим классом. Но было три в середине, которые иногда могут быть под влиянием реакционера, а иногда и под влиянием боевика рабочего класса. Цель революционной организации состоит в том, чтобы объединить одного революционера из каждых пяти рабочих и дать этим революционерам организацию, силу, сознание, традиции борьбы, которые позволили бы им увлечь за собой троих в центре и изолировать реакционеров, не позволив реакционерам увлечь за собой троих в центре и изолировать социалистов. Идея организованного меньшинства заключается не в том, что оно отрезает себя от остального рабочего класса или навязывает им свою воли, а в том, что через взаимодействие с остальным рабочим классом оно стремится распространять свои идеи и получить большинство внутри движения. Георг Лукич выразился очень хорошо: мы отделяемся, чтобы объединиться. Мы отделяемся в организации, которые, в принципе, противостоят системе, но при каждой возможности мы стремимся объединиться, в частности, боремся вместе с большинством класса, чтобы продвинуть борьбу всего класса. Взаимодействие между партией и классом имеет жизненно важное значение здесь. Лукаш цитирует Энгельса таким образом: «Рядовые солдаты под давлением битвы развивают все достижения в военной тактике. Работа хорошего руководства заключается не в том, чтобы сказать, что у них есть все ответы, а в том, чтобы взять лучшее из того, что придумано рядовыми в разгар битвы, и распространить это по всей армии. Цель любой революционной партии состоит в том, чтобы учиться у людей в борьбе и обобщать то, что она узнает о борьбе у всего класса. Партия учится у класса, но это также и механизм, с помощью которого каждая часть класса учится на лучших моментах борьбы» Такая форма организации абсолютно необходима в той ситуации, в которой мы сейчас находимся. Принцип, согласно которому мы выступаем против капиталистической системы, что мы будем бороться с ее рыночной логикой и государственными репрессиями, которые «рынок» влечет за собой, по-прежнему жизненно необходим. Нам не нужен другой аргумент, кроме расстрела Карло Джулиани на великой антикапиталистической демонстрации в Генуе в июле 2001 года, чтобы напомнить нам о том, что у нас все еще есть государственная машина, которая будет использовать смертоносную силу, когда ей угрожают. Но это только часть того. Настоящее ядро этой идеи противодействия системе состоит в том, что она определяет, как мы действуем на каждом этапе борьбы. Если верить, как считает каждый ленинец, что простые трудящиеся имеют возможность полностью трансформировать систему демократическими организациями — рабочими советами, построенными из трудящихся, то это влияет на то, как вы относитесь каждый день к борьбе. На каждом этапе борьбы, на каждой забастовке или проведении кампании, всегда будет больше, чем один аргумент оставить систему такой, какая она есть. Всегда будут люди, которые скажут: «Мы не хотим раскачивать лодку. Мы не хотим слишком большого протеста. Мы должны просто написать нашему депутату, использовать установленные каналы» и так далее. Будут и другие люди — революционеры — которые в принципе считают, что работающие люди имеют возможность изменить систему снизу, которые будут спорить по-другому. Они скажут: «Какой бы малой ни была борьба, в которой мы участвуем, — это массовая организация, это участие людей в демонстрациях, это способность людей избирать забастовочные комитеты, чтобы им не говорили, что делать чиновники, — это может дать нам наилучшие шансы на победу». Именно этот принцип, воплощенный в каждой борьбе перед революцией, делает революционный принцип активным в каждой борьбе на пути к полной трансформации общества. Только организация, которая следует этому принципу, будет поднимать такую перспективу в каждой борьбе, когда мы можем идти вперед вместе со всем классом. Когда дело доходит до, например, железнодорожных забастовок, это будут люди, выходцы из этой традиции, которые будут наиболее последовательно поднимать идею протеста, прося солидарности у других рабочих, бастующих, полагающихся на собственные силы и не полагаясь на профсоюзных лидеров, местного депутата или местную газету, чтобы бороться за улучшения. Ключевой вопрос в антикапиталистическом движении заключается в массовой мобилизации рабочего класса, а не, с одной стороны, в компромиссе с МВФ или ВТО или, с другой стороны, в том, чтобы позволить небольшой элите активистов заменить массовые акции. Когда дело доходит до создания альтернативы реформистам, начинается дискуссия о том, как мы предоставим альтернативу неолиберальной повестке для рабочих. Спросите себя — когда дело доходит до прямой борьбы с фашистами, достаточно ли дать им свободу слова и надеяться на то, что они дискредитируют сами себя? Достаточно ли просто принять резолюции? Или нам нужно участие профсоюзов и рядовых рабочих, чтобы победить нацистов на улицах? Во всех этих случаях требуется один революционер, которого поддерживают его товарищи и пресса. Нужно встать и сказать: «Нет, мы все должны делать это вместе». В знаменитой сцене в фильме «Спартак», кто-то встает первым и говорит: "Я Спартак", не потому, что они могли бы бороться в одиночку - если бы никто не встал за этим первым и не сказал: «Я Спартак», они были бы изолированы и стали жертвами - но кто-то сказал это первым, а другие повторили, это позволило всем остальным сказать это после них. Действия меньшинства вызывают акт сопротивления большинства, и именно это гарантирует нам наибольшие шансы на победу. 2002 год

Десять лет назад миллионы египтян вышли на улицы в знак протеста против диктатора своей страны. Восстание длилось 18 дней, прежде чем вынудило Хосни Мубарака уйти в отставку. Он правил страной железной рукой около трех десятилетий. Революцию нужно праздновать и помнить. В средствах массовой информации египетская революция была представлена в основном как восстание «опытной в Интернете» молодежи, использующей социальные сети и смартфоны для организации внезапного восстания. Это было ошибкой, но это подходило некоторым группам в Египте и за его пределами. Это устраивало египетский средний класс, который страдал от неолиберальных реформ Мубарака. Он хотел ограниченного восстания, чтобы сменить главу режима, и, надеюсь, провести некоторые либеральные политические реформы, чтобы позволить себе больше влиять на то, как управляют страной. Это устраивало генералов египетской армии, потрясенных восстанием. Они хотели быстро положить конец беспорядкам на улицах с помощью лишь видимых политических изменений. Это оставит структуру власти практически неизменной и защитит привилегии силовиков. Это устраивало западных сторонников египетского режима, которые на протяжении трех десятилетий вооружали и финансировали Мубарака. Они видели в нём важную силу для стабильности в регионе, непрерывного потока нефти, защиты израильского государства и Суэцкого канала. Западные имперские державы были обеспокоены тем, что радикальные изменения в самой густонаселенной арабской стране могут поставить под угрозу их классовые интересы. Однако реальность отличалась от их повествования о революции через «Facebook». Революция января 2011 года стала результатом целого десятилетия борьбы, назревавшей в Египте. Борьба началась с пропалестинских протестов, охвативших страну осенью 2000 года. Движение возродило забытый ранее уличный протест и завоевало небольшое преимущество, благодаря чему оно могло организоваться против режима. После трех лет непрерывной мобилизации движения солидарности с Палестиной и против войны в Ираке оно превратилось в "Кефайя", что по-арабски означает «достаточно». Это вынудило Мубарака составить план по передаче престола своему сыну Гамалю. Электризация Протесты «Кефайя» не превысили нескольких тысяч человек. Но они наэлектризовали страну. Помог рост числа спутниковых телеканалов, которые доносили свои лозунги и сообщения до широких слоев населения в Египте и за рубежом. Среди тех, кто следил за постепенным ослаблением власти Мубарака в обществе, были египетские рабочие. Они испытали на себе основную тяжесть неолиберальных реформ, осуществленных Мубараком, его соратниками и друзьями его сына. В декабре 2006 года тысячи работающих женщин в городе Махалла в дельте Нила, где располагалась крупнейшая текстильная фабрика на Ближнем Востоке, вышли на протесты. Они призвали своих коллег-мужчин присоединиться к акции. Фабрика нанесла удар и вынудила правительство уступить, вызвав волну массовых забастовок в текстильном секторе страны. Затем забастовки распространились практически на все другие секторы промышленности и услуг. Массовые забастовки на фабриках вскоре переросли в местные восстания на улицах Махаллы, а позже и в других небольших городах на севере. Обострились столкновения фермеров с полицией из-за земли. Протесты городской бедноты в столице и провинции по поводу жилищных проблем стали почти ежедневной новостью. Беспорядки, направленные против жестокости полиции, спровоцировали активное движение за права человека. Коптское христианское меньшинство провело серию массовых демонстраций против насилия со стороны религиозных сект и с требованием положить конец дискриминации. Накануне января 2011 года Египет стал классическим примером того, что русский революционер Владимир Ленин назвал «революционной ситуацией». Ленин говорил, что это происходит, «когда правящие круги не могут сохранять свою власть без каких-либо изменений; когда происходит кризис в той или иной форме среди «верхов», кризис в политике правящего класса, ведущий к трещине, через которую вырываются недовольства и негодования угнетенных. Для того, чтобы произошла революция, обычно недостаточно, чтобы «низшие классы не хотели» жить по-старому; также необходимо, чтобы «высшие классы были неспособны» править по-старому». Страх перед Мубараком и его полицией практически исчез. Пыток и убийства молодого человека из среднего класса, Халеда Саида, было достаточно, чтобы вызвать восстание. Пытки Если бы убийство Халеда Саида произошло в 2000 или 2007 году, это бы не вызвало восстания. Фактически, машина пыток Мубарака производила жертвы и трупы регулярно, почти ежедневно. Но только после десятилетия накопления инакомыслия и гнева египетский народ почувствовал смелость бросить вызов режиму и его аппарату безопасности. Он сделал это 25 января, в День национальной полиции. Восстание, продолжавшееся 18 дней, стало свидетелем героических боев на площади Тахрир, изображения которых транслировались по всему миру. Однако несмотря на героизм на площадях, в основном именно заводы и фабрики свергли диктатора. Протесты, начавшиеся в Тахрире, вскоре перекинулись на рабочие места. Каждый сектор объявил забастовку. Военная хунта должна была поспешить вытеснить Мубарака, иначе мог рухнуть весь режим. Свержения Мубарака было достаточно, чтобы временно прекратить протесты на площадях. Но забастовки на заводах и в министерствах только начинались. У забастовок были общие требования - гарантии занятости, независимые профсоюзы и импичмент коррумпированным боссам, входившим в правящую Национально-демократическую партию Мубарака. Военная хунта осудила забастовки, а также часть революционеров. Они считали рабочих «эгоистами» вместо того, чтобы рассмотреть лозунги волны забастовок, выдвинутые на площади Тахрир как воплощение борьбы за социальную справедливость. Настоящей массовой революционной партии, которая могла бы возглавить забастовочную волну, не существовало. Итак, в революции преобладала реформистская оппозиция. Она настаивала на разделении политической сцены по светским/исламистским линиям, вместо разделения по классам. Это дало возможность агентам режима Мубарака переименоваться в диссидентскую революционную силу против основных исламистов ("Братьев-мусульман") и салафитов. Генералы армии были счастливы вступить в союз с исламистами в первые два года революции. Исламисты пообещали положить конец уличным восстаниям и защитить долю пирога военных. Однако союз стал шатким, когда стало ясно, что «Братья-мусульмане» не могут ни поддержать восстание, ни подавить его. Тайна Военные тайно связались со светской оппозицией (левыми, арабскими националистами, либералами) и заручились её поддержкой для государственного переворота в июле 2013 года. За этим последовали крупнейшие массовые убийства в современной истории Египта на фоне аплодисментов египетских левых. Они окрестили контрреволюцию во главе с генералом ас-Сиси «войной с религиозным фашизмом». Репрессии против левых и либералов, после подавления исламистов, были лишь вопросом времени. Картина в Египте сегодня, спустя десять лет после восстания, мрачна. В тюрьмах Эль-Сиси содержится около 60 000 политических заключенных всех мастей, включая товарищей-социалистов. Все независимые профсоюзы разгромлены. Молодёжные движения и политические партии либо кооптированы, либо осаждены, либо парализованы. Время от времени вспыхивают забастовки, в дополнение к спорадическим беспорядкам по поводу сноса домов. Египетские службы безопасности при полной поддержке Запада вовлечены в грязную войну во имя борьбы с терроризмом. Безумные казни, аресты родственников подозреваемых, пытки - всё это снова стало нормой. Контрреволюции не просто возвращают ситуацию в исходное состояние. Они возвращают общество к более низкой планке по всем фронтам и уровням. Сказать, что в будущем произойдет еще одна египетская революция, - не выдать желаемое за действительное. Основные требования, которые привели к восстанию 2011 года (хлеб, свобода и социальная справедливость), не были выполнены. И военная диктатура не может решить такие структурные проблемы. Политика Ас-Сиси только усугубляет положение. Но революция не разразится просто потому, что люди страдают или экономическая ситуация плохая. Должна быть надежда на то что, если египетский народ пойдет на риск и станет противостоять режиму, будет положительный исход. Чтобы восстановить уверенность в действиях снизу, потребуется время. И для этого может потребоваться длинная цепочка небольших сражений, которые накапливаются и накапливаются снежным комом. Это должно идти рука об руку с попытками восстановить организации, которые могли бы поддерживать мобилизацию - независимые профсоюзы и революционные партии. Такое восстановление после поражения не займет короткое время. Но в следующий раз мы будем более готовы и, надеюсь, извлечем уроки. Египетская революция дала надежду социалистам всего мира и показала силу простых людей. Редактор журнала «Социалистический рабочий» Джудит Орр прибыла в Египет на следующий день после падения Хосни Мубарака. Она написала, что Каир был «наполнен коллективным гулом празднования». «Это действительно был праздник угнетенных», - сообщила Джудит. «Десятки тысяч женщин мужчин, молодых и старых - которые никогда не думали, что увидят этот день - танцевали, пели и веселились» Люди изменились. Протестующий Мохаммед сказал: «Мы хотели дышать свободно. Мы решили, что сможем это сделать, мы сделали это» «Мы боялись смерти, но теперь мы ничего не боимся» Писатель Ахдаф Суиф сказал в то время «Социалистическому рабочему»: «Революция высвободила гигантскую творческую энергию с лозунгами, песнопениями, стендап-комедиями и уличным искусством» Это также показало, как обычные люди могут управлять вещами самостоятельно. Добровольцы собрались на площади Тахрир в Каире, чтобы не подпускать полицейских под прикрытием. Врачи помогали раненым, сражающимся с силами режима. Учителя давали уроки на площади. Огромная волна забастовок привела к тому, что десятки тысяч рабочих вышли из офисов, фабрик, текстильных фабрик, портов, больниц, школы и университетов. Рабочие, проявившие солидарность с «молодежью Тахрира», потребовали увольнения боссов - и высказали свое мнение о том, как управляются их рабочие места. Революционный социалист Вамукота сказал в то время: «Люди в борьбе коллективно принимали решения и делали ставки. Это то, чего мы не могли себе представить» «Каждый день мы начинали с беспокойства. Каждый день люди превосходили наши ожидания» Как сказал «Социалистический рабочий»: «Мубарака больше нет. Его свергла не армия. Это были не политики. Это были не иностранные войска. Это была революция, совершенная миллионами простых египтян» Источник

Эта статья была написана несколько лет назад нынешним участником группы «Социалистическая тенденция». На наш взгляд постулаты, декларируемые автором, не только не потеряли своей актуальности, но и наоборот- подтвердили свою правильность. В современной российской левой среде вопрос о пролетарском интернационализме часто сводится к «одинаковому осуждению обеих воюющих сторон» и борьбе против национальных предрассудков. Если со вторым пунктом всё понятно, то как быть с первым? Многие левые паблики абстрагируются от темы этнического угнетения, сводя всё сугубо к классовой борьбе, что не совсем верно, так как классы и государство являются производными от различных форм неравенства, в том числе и этнического, гендерного и подобных и , как уже было сказано, государства и классы вообще не исчезнут без исчезновения всех угнетательских общественных отношений, так как первые порождены последними, а не наоборот. Национально (на постсоветском пространстве более распространен данный термин, что не идентично слову этнически, но схоже с ним) русский народ, как титульный народ империи, метрополии, имел привилегии по сравнению с другими народами, порабощенными русским государством. Русский колониализм возникает после свержения татаро-монгольского ига, продолжается русским империализмом и на данном историческом этапе существует в форме неоколониализма и империализма. Но российские левые игнорируют эти темы в силу того, что они зачастую сами являются привилегированными, с удовольствием пользуются теми крохами сверхприбыли, которыми с ними делится национальная буржуазия, и не хотят выступать против собственных привилегий. Процитируем левого коммуниста Марлена Инсарова: «Если говорить о современной России вообще и современной Москве в особенности, то говоря о пролетарских низах, нужно говорить в первую очередь о проблеме мигрантского пролетариата. К современной Москве полностью применимы слова Маяковского о США 1920-х годов: белую работу делает белый, черную работу делает черный. Тяжелый физический труд и положение в низах пролетариата прочно заняты «понаехавшими», меж тем как коренные москвичи работают в офисах и могут жить, сдавая свои квартиры. Это социальная реальность, которую невозможно изменить, игнорируя ее. Без участия мигрантского пролетариата ни о какой революции, ведущей к прогрессивным преобразованиям, в России не может быть и речти. Меж тем левацкие группы в большинстве своем игнорировали и игнорируют эту проблему и состоят из коренных москвичей. Эти коренные москвичи (а именно к этой категории, сколь мы знаем, принадлежат в большинстве своем пропагандисты анационализма) могут сколько угодно пропагандировать чистый анационализм и лозунг «никакой борьбы кроме классовой!», только напоминает все это, в еще более карикатурном виде, французских прудонистов эпохи Первого Интернационала, которые проповедовали отрицание национальной борьбы и единство всех трудящихся на чистом французском языке, потому что других языков не знали и знать не хотели». Здесь мы попадаем в ловушку: ведь настоящий пролетарский интернационализм есть поддержка угнетенных против угнетателей-всегда, в том числе и угнетенных этносов в их национально-освободительной борьбе, в том числе и потому, что как мы видим из цитаты выше, это есть и классовая борьба! Но российские леваки продолжают игнорировать данный вопрос, неся околесицу про то, что якобы последовательные пролетарские интернационалисты говорят об «угнетенных таджикских буржуях» или «об угнетенном Порошенко» не понимая, что этносы это не отдельные люди , далекие от какого-либо угнетения вообще, но объективные общественные отношения, под влиянием которых находятся огромные массы простого народа. Курьезным было читать со страниц одного анархо-паблика критику феминизма по такой же логике: якобы Екатерина II доказала, что патриархата нет, став императрицей. Эти «анархисты» так и не поняли, что императрицей она стала в системе патриархата, была туда встроена. При ней крестьянкам не стало житься легче и они по прежнему имели третьестепенное значение после домашнего скота. Другие вообще говорят об угнетенном РУССКОМ народе, который в национальном смысле наоборот, довольно привилегированный. Да, российский рабочий класс чудовищно угнетен социально, но русский народ не угнетен национально, как , к примеру, и мужчины не угнетены гендерно. Левые сторонники русского имперского шовинизма, которые отрицают тот факт, что русские являются угнетающей нацией и более того — выдумывают нелепости типа того, что говорят о потребности «русской национально-освободительной борьбы», потому что сами русские якобы угнетены «сионо-американскими» империалистами и даже рабами-гастарбайтерами из Средней Азии, при том что в последнем случае на самом деле все наоборот, и именно русские угнетают иммигрантов, а не иначе. Т.е. это русские имперские шовинисты «навыворот», которые прикрывают свой имперский шовинизм «левой», «национально-освободительной», «антиимперской» риторикой и доходят в этом до полнейшего абсурда, когда колонизаторов объявляют колонизированными, а колонизированных наоборот объявляют колонизаторами, черное называют белым, а белое черным. Вот что по этому поводу сказал Владимир Ленин: «Одинаково ли действительное положение рабочих в угнетающих и в угнетенных нациях с точки зрения национального вопроса? Нет, не одинаково. 1. Экономически разница та, что части рабочего класса в угнетающих странах пользуются крохами сверхприбыли, которую получают буржуа угнетающих наций, сдирая всегда по две шкуры с рабочих угнетенных наций. Экономические данные говорят, кроме того, что из рабочих угнетающих наций больший процент проходит в «мастерки», чем из рабочих угнетенных наций, — больший процент поднимается в аристократию рабочего класса (См., например, английскую книгу Гурвича об иммиграции и положении рабочего класса в Америке («Immigration and Labor«). Это факт. Рабочие угнетающей нации до известной степени участники своей буржуазии в деле ограбления ею рабочих (и массы населения) угнетенной нации. 2. Политически разница та, что рабочие угнетающих наций занимают привилегированное положение в целом ряде областей политической жизни по сравнению с рабочими угнетенной нации. 3. Идейно или духовно разница та, что рабочие угнетающих наций всегда воспитываются и школой, и жизнью в духе презрения или пренебрежения к рабочим угнетенных наций. Например, всякий великоросс, воспитывающийся или живущий среди великороссов, испытывает это. Итак, в объективной действительности по всей линии различие, т. е. «дуализм» в объективном мире, независящем от воли и сознания отдельных лиц». Нам, революционным интернационалистам, ясно: системное угнетение, будь оно классовым, этническим, расовым или гендерным, должно уйти на свалку истории. Мы всегда будем осуждать тех, кто под мнимыми лозунгами «равенства и нейтралитета» будет пропагандировать имперщину и эксплуатацию. С угнетенными против угнетателей — всегда!

«Под патриархатом мы подразумеваем систему, в которой все женщины угнетены. Угнетение является тотальным, затрагивающим все аспекты нашей жизни. Как классовое угнетение предшествовало капитализму, так и наше угнетение так же ему предшествовало» «Красные женщины» (социалистическая феминистическая газета, существовавшая с 1976 по 1981 год) Большинство социалистов и феминисток считают, что угнетение женщин отделено от классовой эксплуатации. Они утверждают, что класс может объяснить определенные аспекты общества, в котором мы живем - бедность, неравенство, экономическую систему капитализма. Однако по их мнению это не даёт объяснения тому, почему половина человечества особенно притесняется и дискриминируется как женщины. Они объясняют это существованием системы, параллельной различным формам классового общества, системы патриархата. Утверждается, что класс и патриархат - это двойственные системы, с которыми нужно бороться отдельно. Поэтому феминистки утверждают, что борьба с патриархатом не может быть частью борьбы за социализм (против классового общества). Вместо этого движение должно состоять из отдельной борьбы женщин против мужчин, чтобы победить патриархат. Что подразумевается под термином «патриархат»? Буквально это означает «власть отца». Иногда его используют для описания некоторых ранних форм семьи. Карл Маркс использовал его специально для описания определённого типа семьи, а именно системы домашнего хозяйства, в которой обычно мужчина-глава семьи контролировал всю семью и то, что они производили. Но феминистки редко имеют в виду это, когда используют этот термин. Иногда они используют патриархат для описания мужских шовинистических идей. Это просто мысли в головах мужчин или, возможно, социальное определение гендера - то, как мальчики и девочки изучают свои соответствующие половые роли. Это определение основано не на каких-либо материальных факторах, а просто на формах ложного сознания. Таким образом, чтобы преодолеть патриархат, нужна идеологическая борьба. Выводы анализа знакомы - женщинам нужно повысить осознанность, чтобы понять свое угнетение. Мужчины нуждаются в перевоспитании своего сексизма. Это, в сочетании с более справедливым распределением работы по дому и ухода за детьми, может помочь преодолеть патриархат как идеологическую систему. Если эти выводы неудовлетворительны, то это потому, что они основаны на неудовлетворительной теории. Угнетение женщин очень часто выражается, а иногда даже устаналивается в виде идей. Но эти идеи не плавают в вакууме. Они проистекают из материальных условий, в которых люди живут и работают. Проблема с помещением патриархата просто в царство идей состоит в том, что это не объясняет, откуда эти идеи берутся. Ограничение теории состоит в том, что она полностью идеалистична. Она отделяет материальные обстоятельства от того, как меняются идеи, и, следовательно, подразумевает, что угнетение женщин и мужское господство неизменны, независимо от того, какие социальные потрясения происходят. Хотя эта идея является ядром теории, большинство социалистических феминисток также пытаются поместить патриархат в исторический контекст. Они понимают, что угнетение женщин, например, в феодальном обществе принимает иные формы, чем в капиталистическом обществе. Поэтому они предпринимают попытку материалистического анализа того, почему угнетение женщин продолжается, несмотря на переход от одного способа производства к другому. Одно из наиболее распространенных объяснений состоит в том, что в то время как переход от феодализма к капитализму предполагает разрушение старых классовых отношений и создание новых, семья переживает этот переход более или менее без изменений. Шейла Роуботэм в своей книге «Сознание женщины, мир мужчины» утверждает, что труд внутри семьи на самом деле является «способом внутри способа» производства, и что отношения жены с мужем при капитализме сравнимы с отношениями между вассалом и его хозяином в феодальной эпохе. Салли Александер определяет это иначе, говоря, что докапиталистическое разделение труда в семье переносится на капиталистический рынок труда. Французская феминистка-сепаратистка Кристин Дельфи утверждает, что существует два различных способа производства: промышленность и семья. В семье женщины полностью подчинены мужчинам, которые, по ее мнению, составляют отдельный от женщин класс. Практический вывод прост: в то время как мужчины и женщины должны объединяться для борьбы с капиталистической эксплуатацией, женщины должны вести вторую отдельную борьбу против мужского господства. Проблема с этим аргументом заключается в том, что семья рабочего класса во время и после промышленной революции в своей основе совсем не та, которая существовала до этого. Система домашнего хозяйства раньше была такой, при которой семья производила как предметы для собственного потребления, так и товары для рынка. Уничтожение английского крестьянства, значительно ускорившееся в конце 18 века, повлекло за собой разрушение домашнего производства, которое было перенесено на фабрику и мельницу. Это привело к значительному ослаблению патриархальной власти в семье, поскольку старые семейные отношения перевернулись с ног на голову. Кустарные ткачи-мужчины были выбиты фабричным производством, на котором работали женщины и дети. Каждый член семьи был выброшен на рынок труда в качестве индивидуального наемного работника. Семья как единица домашнего производства исчезла. Увеличилось бродяжничество, особенно среди женщин. Законодательные ограничения лишали крестьянство каких-либо средств к существованию с земли, поэтому они были вынуждены перебраться в города. Установление Закона о бедных привело к «бастиллиям» - рабочим домам, начиная с 1830-х годов, и стало дополнительным стимулом для каждого члена семьи работать, а так же к низкой заработной плате. Старая семья была разгромлена очень жестоко. Её распад был настолько велик, что современные наблюдатели, включая Маркса и Энгельса в 1840-х годах, полагали, что она исчезнет полностью. В качестве доказательств приводились младенческая смертность (каждого четвертого ребёнка) и отсутствие какой-либо домашней жизни. Эту позицию ещё больше подтверждал рост числа периферийных работ, которые возникли вокруг хлопковой промышленности Ланкашира: няньки для детей, производство пудингов и т.д., которые были призваны помогать женщинам-рабочим фабрик. Немыслимо, чтобы такие социальные преобразования могли происходить без фундаментальных изменений в самой семье. Семейный способ производства вовсе не оставался феодальным, а напротив, выросла отчетливо капиталистическая форма семьи. В чем заключались её основные особенности? Во-первых, все меньше и меньше связи с производством. Работа и дом были синонимами в большинстве форм классового общества. Одна из черт капитализма - их почти полное разделение. Во-вторых, по мере того, как домашнее производство уменьшается и практически исчезает, все больше и больше вещей, когда-то производимых дома, покупаются как товары. Это касается изготовления одежды, выпечки и пивоварения, которые сейчас обычно выполняются дома только в качестве хобби. В-третьих, наиболее важной характеристикой семьи сегодня является воспроизводство рабочей силы, обеспечивающее физически сильный, здоровый и социализированный рабочий класс, который будет эксплуатироваться классом капиталистов. Следовательно, домашний труд выполняется не для обслуживания отдельных мужчин, а для косвенного вклада в производство прибавочной стоимости для капиталиста. Семья при капитализме - это не отдельный способ производства или способ воспроизводства, а неотъемлемая часть самого капиталистического процесса. Но если семью можно объяснить потребностями капиталистического общества, может ли это также объяснить угнетение женщин? Опять же, большинство феминисток возразят, что это невозможно. Все более популярная точка зрения состоит в том, что угнетение заключено в капитализме через действия самих мужчин. Американскаяфеминистка Хайди Хартманн говорит, что угнетение коренится в разделении труда, которое либо полностью исключает женщин из общественного производства, либо ставит их в невыгодное положение. Эта дискриминация вызвана патриархальным союзом между рабочими-мужчинами и капиталом. «Мы определяем патриархат как набор социальных отношений, которые имеют материальную основу и в которых существуют иерархические отношения между мужчинами и солидарность между ними, которые позволяют им, в свою очередь, доминировать над женщинами. Материальной базой патриархата является мужской контроль над женской рабочей силой. Этот контроль поддерживается за счет исключения женщин из доступа к необходимым экономически производительным ресурсам и ограничения женской сексуальности» Союз капиталистов и рабочего класса принял форму того, что только мужчины имели доступ - через свои профсоюзы - к наиболее ценной квалифицированной работе. Мужчины также имеют «Защитное законодательство» (список запрещённых профессий), исключающее женщин и детей из определенных видов работы и, таким образом, обеспечивающее выплату «семейной заработной платы» (зарплата одного человека, достаточная чтобы прокормить семью), гарантирующую, что женщина будет зависеть от мужчины. Но аргументация Хартман, хотя и широко принята, просто ошибочна. Практически на протяжении всего девятнадцатого века большинство мужчин даже не состояло в профсоюзах. Лишь незначительное меньшинство квалифицированных рабочих были там. Остальные - неквалифицированные, иммигранты или женщины, были исключены. Хотя были примеры грубого мужского шовинистического отношения к работающим женщинам, совершенно необязательно прибегать к сексистским идеям для объяснения этого исключения женщин. Это можно объяснить тем, что выход женщин на традиционные профессии очень часто сопровождался ухудшением условий труда и снижением заработной платы всех работников. Защита условий труда - гораздо более вероятное объяснение, чем патриархат. Например, оплата труда переплетчиков книг в середине девятнадцатого века была существенно ниже в Эдинбурге, где женщины снизили ставку, чем где-либо в Британии. То же самое и с «Защитным законодательством». Первоначально введенное, чтобы остановить ужас детского труда на фабриках, оно было быстро расширено, чтобы полностью исключить женщин из угледобычи и большей части ночной работы. Часто это не приносило прямой пользы мужчинам. Женщины на угольных шахтах не были в прямой конкуренции с мужчинами, потому что они выполняли разные работы. Работа женщин часто предполагала более продолжительную работу за меньшие деньги. Мужчины мало что выиграли от того, что вытеснили женщин с этих должностей. Опять же, есть свидетельства того, что исключение женщин было в значительной степени защитным механизмом рабочего класса в целом, чтобы гарантировать продолжение существования семьи рабочего класса. Как выразилась Джейн Хамфрис, законодательство рассматривалось как средство защиты самой семьи рабочего класса. Причины этого вполне понятны. Семья пострадала от разрушительного воздействия индустриализации и практически оказалась под угрозой вымирания к 1840-м годам. И мужчины, и женщины рассматривали её консолидацию как средство сохранения своих средств к существованию и повышения уровня своей жизни. Хамфрис утверждает, что семья рабочего класса сохранилась, потому что она отражала «борьбу рабочего класса за популярные способы удовлетворения потребностей товарищей, не являющихся рабочими, в капиталистической среде». Вдобавок семейная структура давала рабочему классу некоторый контроль над рыночным предложением рабочей силы, особенно над замужними женщинами. Этими терминами можно было объяснить даже требование «семейной заработной платы». Заработная плата, покрывающая расходы на воспроизводство всей семьи, а не только заработную плату отдельного работника, рассматривалась как более предпочтительная по сравнению с ситуацией, когда все члены семьи работали. Интересы рабочего класса в сохранении семьи совпадали по разным причинам с интересами класса капиталистов. Им нужна была более здоровая, образованная и более квалифицированная рабочая сила для удовлетворения меняющихся потребностей капиталистического производства, но они не хотели брать на себя фундаментальную реструктуризацию, которая требовалась бы для любого серьезного обобществления семьи. Тем не менее, в действительности большинство рабочих-мужчин не получали «семейную заработную плату». Остальные члены семьи продолжали работать. Часто женщины продолжали работать, пока их дети были очень маленькими, и оставались дома только тогда, когда старшие дети также могли получать заработную плату. Число работающих замужних женщин увеличивалось на протяжении девятнадцатого века. Таким образом, патриархальный заговор, на котором Хартманн основывает свою теорию, в действительности не принес пользы мужчине. Но защита семьи рабочего класса явно несла за собой свои ограничения, и эти ограничения действовали в ущерб женщинам. Джейн Хамфриз пишет: «Трагедия состоит в том, что действие (занижение оплаты труда за счёт штрейкбрехерства, прим. пер.) не может быть контролируемо на базисе класса, вместо этого пришлось контролировать его систематически на базисе женского труда, а теоретически за счёт труда замужней женщины, таким образом укрепляя половые отношения доминантности и подчинения» Тем не менее, продолжение существования семьи рабочего класса имело причиной вовсе не поддержание мужской власти за счёт женской половины рабочего класса. Скорее, причиной было создание защитного механизма ради всего рабочего класса. Предполагаемые преимущества разделения труда по половому признаку для мужчин сегодня еще менее очевидны. Расширение участия женщин на рынке труда было одной из главных особенностей последних сорока лет. Замужние женщины составляют все большую часть женского рынка труда. Прогнозы на будущее предсказывают, что вместо сокращения участия женщин, их работа - и особенно работа с полной занятостью - скорее всего, станет основной областью расширения занятости в скором времени. Таким образом, картина Хайди Хартманн выглядит все более устаревшей, когда она утверждает, что: «Семейная заработная плата по-прежнему, как мы утверждаем, является краеугольным камнем нынешнего разделения труда по половому признаку, при котором женщины несут основную ответственность за работу по дому, а мужчины - главным образом за наемную работу ... Семья, поддерживаемая семейной заработной платой, таким образом позволяет контролировать женский труд мужчинами как в семье, так и вне её» Большинство семей, которые вынуждены существовать только на заработную плату мужчин, относятся к беднейшим. В конце концов, именно поэтому девять миллионов британских женщин выполняют какую-то оплачиваемую работу вне дома. Женщины являются наемными работницами, и их работа не находится под патриархальным контролем их мужей. Как и мужчины, они продают свою рабочую силу на рынке. Это капитал эксплуатирует их, а не мужчины. Но, несмотря на оплачиваемый женский труд, угнетение женщин по-прежнему остается важной чертой нашей жизни. Оно структурировано через семью, что гарантирует, что женщины работают за более низкую заработную плату, что они составляют основную часть работающих неполный рабочий день и что они по-прежнему несут основную ответственность за уход за детьми. Дальнейшее существование семьи держится на двух китах: с одной стороны, важность, которую сами мужчины и женщины рабочего класса придают семье как отдыху от мира труда, а с другой - потребности класса капиталистов в воспроизводстве следующего поколения рабочих и поддержании нынешнего. Это материальная основа семьи и угнетения женщин. Теоретически семья может быть упразднена при капитализме, а ее функции обоществлены, чтобы высвободить больше женщин на рынок труда и таким образом увеличить общее извлечение прибавочной стоимости. Но социальные, идеологические и экономические издержки такой реструктуризации будут настолько огромными, что маловероятно, что какой-либо отдельный класс капиталистов возьмется за такую задачу, тем более, что в действительности для них это не является необходимым. Семья - это деспотический институт, явно несовершенный как для работодателей, так и для рабочих. Но это, вероятно, лучше и безопаснее, чем любые альтернативы при капитализме. Таким образом, угнетение женщин связано с капитализмом двумя ключевыми способами. Средства, с помощью которых женщин эксплуатируют в качестве рабочих, задают основу их угнетению посредством выполняемой ими работы или заработной платы, которую они зарабатывают. Семья также даёт основу их эксплуатации. И угнетение, и эксплуатация, работа и семья создаются не патриархатом, а требованиями самой капиталистической системы. Теория патриархата ведет либо к идее, что люди могут изменить свои сексистские или мужские шовинистические идеи, не меняя общества в целом, либо к сепаратизму от мужчин. Обе они вполне соответствуют реформистским идеям. Люди, придерживающиеся таких идей, могут быть недовольны существующим положением вещей, но не могут предложить рецепта для перемен. Если, с другой стороны, мы поместим угнетение женщин в классовое общество и особенно в капитализм, тогда мы сможем понять, что борьба за освобождение женщин является частью борьбы за социализм. октябрь 1988

Исполняется 150 лет со дня рождения великой революционерки Розы Люксембург. Розалия Люксенбург родилась 5 марта 1871 года в Российской империи в уездном городе Замосце (Замостье) Люблинской губернии Царства Польского. Была одним из лидеров "Союза Спартака" и одним из самых прогрессивных теоретиков марскизма. Убита в 1919 году фрайкоровскими фашистами с позволения лидеров аналога местного Учредительного собрания. He в этом ли состоит причина того, что мы вот уже многие годы ощущаем такой застой в марксовом учении? Ведь, в самом деле, если не считать нескольких самостоятельных работ, которые можно рассматривать как прогресс в теории, со времени появления последних томов «Капитала» и последних энгельсовских работ мы приобрели лишь несколько хороших популяризаций и изложений марксовой теории, но, по существу, теоретически стоим на том же самом месте, где нас оставили оба творца научного социализма. Происходит ли это потому, что марксова система поставила самостоятельные проявления духа в слишком жесткие рамки? Несомненно, нельзя отрицать определенного давящего влияния Маркса на теоретическую свободу действий некоторых его учеников. Ведь уже сами Маркс и Энгельс отказывались нести ответственность за идейные откровения любого «марксиста», а докучливый страх, как бы не сойти с «почвы марксизма», мог в отдельных случаях стать столь же роковым для идейной работы, как и другая крайность — мучительные усилия доказать любой ценой «самостоятельность собственного мышления», прежде всего путем полного отбрасывания марксова образа мыслей. Однако о более или менее завершенном здании марксова учения речь может идти только в области политической экономии. Что же касается самой ценной части его учения — диалектико-материалистического понимания истории, то она представляет собой только метод исследования, содержит несколько путеводных гениальных мыслей, позволяющих бросить взгляд в совершенно новый мир, открывающих бесконечные перспективы для самостоятельных занятий, для окрыляющих ум самых рискованных полетов в неисследованные сферы. И все же и в этой области, за исключением нескольких немногих деяний, наследие Маркса — это неосвоенная целина: остается неиспользованным великолепное оружие, а сама теория исторического материализма пребывает доныне столь же не разработанной и схематичной, какой она вышла из рук своих создателей. Дело, следовательно, не в жесткости и завершенности здания марксова учения, а в том, что оно не разрабатывается дальше. Часто жалуются на нехватку в нашем движении интеллектуальных сил, которые могли бы взять на себя дело продолжения теорий Маркса. Такая нехватка действительно наступила давно, но она сама требует объяснения, а не может объяснить первого вопроса. Ведь каждое время само формирует свой человеческий материал, и тогда, когда возникает истинная потребность в теоретической работе, эта потребность сама создает силы для своего удовлетворения. Но имеем ли мы потребность в теоретическом продолжении учения, выходя за рамки Маркса? В статье о споре между марксовой и джевонской школой*в Англии Бернард Шоу, сей остроумный представитель фабианского полусоциализма, высмеивает Гайндмана за то, что тот на основании уже первого тома «Капитала» делает вид, будто «полностью» понял всего Маркса и не заметил даже никакого пробела в марксовой теории, тогда как Фридрих Энгельс в предисловии ко второму тому сам заявил впоследствии, что первый том задал своей теорией стоимости основополагающую экономическую загадку, решение которой должен дать только третий том. Здесь Шоу и впрямь застиг Гайндмана в комическом положении, хотя последний мог бы утешиться тем, что разделяет такое положение почти со всем социалистическим миром. Поистине! Третий том «Капитала» с решением проблемы нормы прибыли — основной проблемы марксова экономического построения — вышел в свет только в 1893 г. И все же в Германии, как и в других странах, уже велась агитация при помощи того незавершенного материала, который содержался в первом томе; марксистское учение как целое популяризовалось и воспринималось на основе одного первого тома; более того, эта агитация с частичной марксовой теорией привела к блестящим успехам, и нигде не ощущалось никакого теоретического пробела. Более того. Когда третий том наконец вышел, он поначалу произвел в узком кругу ученых-специалистов некую сенсацию, вызвал некоторые комментарии и полемические замечания. Но если говорить о социалистическом движении в целом, то в широких кругах, где уже господствовала система мыслей первого тома, третий никакого отклика не нашел. В то время как теоретические заключения этого тома до сих пор не породили ни одной-единственной попытки популяризации и действительно нигде не получили доступа в широкие круги, недавно, наоборот, можно было слышать отдельные голоса с социал-демократической стороны, которые дословно повторяли высказывания буржуазных политэкономов насчет «разочарования» третьим томом и тем самым лишь показывали, сколь сильно срослись они с «незаконченным» изложением теории стоимости, данным в первом томе. Как объяснить столь странное явление? Шоу, который, по собственному выражению, охотно «хихикает» по адресу других, имел бы здесь основание потешиться над всем социалистическим движением, поскольку оно опирается на Маркса. Но вот только «хихикал» бы он тогда насчет очень серьезного явления нашей социальной жизни. Эта странная история с первым и третьим томами как раз и кажется нам наглядным подтверждением судьбы теоретического исследования в нашем движении вообще. Третий том «Капитала» с научной точки зрения, несомненно, следует рассматривать прежде всего как завершение марксовой критики капитализма. Без третьего тома не понять собственно ни господствующего закона нормы прибыли, ни раскола прибавочной стоимости на прибыль, процент и ренту, ни действия закона стоимости внутри конкуренции. Однако — и это главное — все эти проблемы, сколь ни важны они с теоретической точки зрения, довольно безразличны с точки зрения практической классовой борьбы. Для нее же огромной теоретической проблемой было:возникновение прибавочной стоимости, т. е. научное объяснение эксплуатации, а также тенденция обобществления процесса производства, т. е. научное объяснение объективных основ социалистического переворота. Ответ на обе проблемы дает уже первый том, который делает вывод об «экспроприации экспроприаторов» как о неизбежном конечном результате производства прибавочной стоимости и прогрессирующей концентрации капитала. Этим в общем и целом была удовлетворена собственно теоретическая потребность рабочего движения. Как же распределяется прибавочная стоимость между отдельными эксплуататорскими группами и какие сдвиги вызывает при этом распределении продукции конкуренция, непосредственного интереса для классовой борьбы пролетариата не представляло. И поэтому третий том «Капитала» так и остался до сих пор для социализма в целом непрочитанной главой. Но так же как и с марксовым экономическим учением, обстоит в нашем движении дело и с теоретическим исследованием вообще. Не более чем иллюзия думать, будто поднимающийся рабочий класс благодаря самому содержанию классовой борьбы может по собственной воле действовать в области теории неограниченно творчески. Сегодня только один рабочий класс, сказал Энгельс, сохранил вкус и интерес к теории. Присущая рабочему классу жажда знаний — это одно из важнейших культурных явлений нынешнего времени. И в нравственном отношении борьба рабочих означает культурное обновление общества. Но активное воздействие пролетарской борьбы на прогресс науки связано с вполне определенными социальными условиями. В любом классовом обществе духовная культура — наука, искусство — есть творение господствующего класса и имеет своей целью частично прямо удовлетворять потребности общественного процесса, а частично — потребности представителей этого господствующего класса. В истории предшествующей классовой борьбы восходящие классы — такие, как третье сословие в новое время, тоже предпосылали своему политическому господству господство интеллектуальное, поскольку, будучи еще угнетенным классом, они противопоставляли устаревшей культуре периода упадка собственную науку и новое искусство. Пролетариат находится в данном отношении в совсем ином положении. Как неимущийкласс он не может в своем стремлении к возвышению сам создать своей собственной духовной культуры, пока остается в рамках буржуазного общества. Внутри этого общества и до тех пор, пока существуют его экономические основы, не может быть никакой иной культуры, кроме буржуазной. Рабочий класс, как таковой, стоит вне нынешней культуры, даже если разные «социальные» профессора и восхищаются уже тем, что пролетарии носят галстуки, пользуются визитными карточками и велосипедами, считая это выдающимся участием в прогрессе культуры. Хотя рабочий класс и создает собственными руками все материальное содержание и всю социальную основу этой культуры, его допускают к пользованию ее плодами лишь настолько, насколько это требуется для удовлетворительного выполнения им своих функций в экономическом и социальном процессе буржуазного общества. Создать свою собственную науку и свое искусство рабочий класс будет в состоянии только после свершившегося освобождения от своего нынешнего классового положения. Все, на что он сегодня способен, это защищать буржуазную культуру от вандализма буржуазной реакции и создавать общественные условия свободного культурного развития. Сам он в сегодняшнем обществе может действовать на этом поприще лишь поскольку создает себе духовное оружие для своей освободительной борьбы. Но тем самым рабочему классу, т. е. его ведущим духовным идеологам, заранее поставлены весьма узкие пределы интеллектуальной деятельности. Областью его творческого действия может быть только совершенно определенный участок науки — общественная наука. Поскольку в результате особой взаимосвязи «идеи четвертого сословия» с нашим периодом истории для пролетарской классовой борьбы было особенно необходимо разъяснение законов общественного развития, социальная наука оказалась более плодотворной, и памятником этой пролетарской духовной культуры является марксово учение. Но уже творение Маркса, которое как научное свершение само по себе представляет гигантское целое, превосходит прямые запросы той классовой борьбы, ради которой оно создано. Как своим подробным и завершенным анализом капиталистической экономики, так и своим историческим методом исследования с его неизмеримо большой сферой применения Маркс дал гораздо больше, чем непосредственно необходимое для практической классовой борьбы. Лишь по мере того, как наше движение вступает в более продвинутую стадию и выдвигает новые практические вопросы, мы вновь обращаемся к марксовой сокровищнице мыслей, чтобы извлечь из нее отдельные куски его учения и использовать их. Но поскольку наше движение — как и всякая практическая борьба — еще долго обходится старыми руководящими идеями, хотя они уже потеряли свою пригодность, то и теоретическое использование марксовых импульсов продвигается вперед только крайне медленно. И если мы поэтому ощущаем сейчас в нашем движении теоретический застой, то не потому, что марксова теория, которой мы питаемся, не годится для нынешнего развития или «изжила» себя, а, наоборот, потому, что мы, взяв из марксова арсенала то самое важное идейное оружие, которое было нам необходимо для борьбы на прежней стадии, отнюдь не исчерпали тем самым этот арсенал до конца. Не потому, что мы «обогнали» Маркса в практической борьбе, а, наоборот, потому, что Маркс в своем научном творчестве заранее далеко обогнал нас как практическую борющуюся партию. Не потому, что Маркс для наших потребностей уже недостаточен, а потому, что наши потребности еще недостаточны для применения марксовых идей. Так теоретически открытые Марксом социальные условия бытия пролетариата мстят в нынешнем обществе самой марксовой теории. Ни с чем не сравнимый инструмент духовной культуры, она остается необработанной, поскольку для буржуазной классовой культуры непригодна, а вместе с тем далеко выходит за рамки потребностей рабочего класса в боевом оружии. И только после освобождения рабочего класса из оков его нынешних условий бытия подвергнется обобществлению вместе с другими средствами производства и Марксов метод исследования, дабы на благо всего человечества стать полностью применимым и проявить всю свою эффективность. 1903

Нация Две центральные идеи любой современной правой идеологии - это «раса» и «нация». Предполагается, что нация является народной основой государства, а «раса» - это лежащие в основе биологические отношения между членами нации, что делает их одной группой. Это как если бы семья была одновременно группой, связанной общим происхождением (своей расой), а также имела суверенный политический контроль над территорией, которую она населяла (в этом обличье она была бы «нацией»). На практике «нация» означает существующее государство, статус-кво , правящий класс, хотя по очевидным причинам оно подразумевает большинство граждан любой страны. Когда большинство совершенно очевидно выступает против статус-кво, когда происходит серьезный социальный кризис, идея «расы» воссоздается, чтобы предположить, что, какие бы временные «различия» ни существовали, общее биологическое единство по-прежнему объединяет всех жителей. Сегодня мир полностью разделен на эксклюзивные сегменты территории, находящиеся под контролем, фактическим или теоретическим, определенных правительств. Но это совсем недавнее явление. Империалистическая фаза капитализма была также последней фазой в расширении контроля отдельных правительств над недемаркированными территориями. Империалистическое соревнование уладило то, что теперь известно как национальные государства. Но в прошлом более распространенной практикой, по-видимому, была концентрация власти в определенных важных городах или семьях. Их власть распространялась только на непосредственную область физического контроля или потенциального контроля. Между территориями, контролируемыми определенными городами или семьями, могут существовать обширные участки земли, не востребованные тем или иным крупным центром власти. Города росли как центры экономической и военной мощи, контролируя свои внутренние районы. В процессе роста они изо всех сил пытались подчинить себе соседние города, а когда они это сделали, расширили свою территорию, включив в нее территорию, ранее контролируемую побежденными. Это, конечно, не единственный вид власти, существующий исторически - клановая и племенная организация, без того, что мы назвали бы «городом», также была системой власти. Однако в европейском случае класс, который контролировал города, в конечном итоге был в состоянии подчинить все другие источники власти, точно так же, как один город чаще всего мог подчинять все другие города в данной области. Таким образом, распространение власти определило границы, которые впоследствии стали границами национальных государств. Получив контроль, крупный город начал централизовать не только экономические ресурсы - через торговые и кредитные сети, - но и установил общую культуру. Он навязал общий язык и литературу, он создал некоторые из ключевых элементов, связанных с «нацией». Из смешения кланов и племен, определяемого ограниченной занятой территорией, он создал преобладающую лояльность в общем подчинении. Однако все это не означает национализма. Установление общего подчинения означает, что все жители данной территории для выживания должны понимать язык доминирующей группы, но это не означает, что жители оказывают этой группе положительную поддержку. Все, что нужно доминирующей группе, - это безразличное принятие, готовность избежать смерти, уплачивая налоги, а для некоторых - оказывать услуги. Если крестьяне выращивают зерно, лорд может собирать его силой, а купец - обманным путем. Но капитализму нужно гораздо больше. Это больше не преимущественно городской энергоблок, а, скорее, такой, в котором один класс успешно включает в свою власть целую территорию, как города, так и сельские районы. Его торговая и банковская сеть объединяет всю территорию в одно целое, а его производство требует потока добровольной рабочей силы, превышающей ресурсы традиционного города. По мере усложнения экономики ее части становятся более взаимозависимыми и, следовательно, более уязвимыми для внезапных последствий восстания или длительных последствий апатичного негодования. Капитализм все больше нуждается в психологическом участии всех жителей территории, в добровольном сотрудничестве всех. Чистая физическая сила не сможет удержать колеса промышленности в наиболее прибыльном темпе. В очень упрощенной форме это говорит о необходимости капиталистического правящего класса в национализме. Но территория, контролируемая правящим классом, национальным государством, слишком велика, чтобы ее могли ясно понять все; национализм - это абстракция, очевидно далекая от конкретной реальности, с которой каждый человек сталкивается в своей местности. Чтобы национализм прижился, он должен быть связан с любой любовью, которую мужчины испытывают к местам, в которых они живут. Тем не менее, привязанность не возникает, за исключением тех случаев, когда люди переселяются в районы, отличные от своих. Мобильность рабочей силы при капитализме, особенно миграция крестьян в города, действительно вызывает у многих ностальгию по месту их рождения. Конечно, необходимая часть этой ностальгии - отказ от места, где они поселились. Но это касается только мигрантов первого поколения. Их дети воспринимают ностальгию как идеологию, не имеющую отношения к их конкретному опыту. Для националиста эту идеологию нужно эксплуатировать. Память о золотом прошлом, когда истинные ценности местной культуры не были запятнаны иностранной миграцией и городской коррупцией, может быть мощной памятью для населения, измученного проблемами существования. «Иностранец» здесь живет посреди родного города и, кажется, олицетворяет все, что угрожает порядку в городе, но на более поздней стадии он может с таким же успехом жить в других национальных государствах, угрожая их «национальным государствам». Иммигранты Если новички в составе рабочей силы любят вспоминать свой дом (и это относится как к людям, переезжающим, скажем, в Лондон из других частей Британии, так и к людям, приезжающим из-за границы), они таким образом не становятся в серьезном смысле «меньшинством». Меньшинства в политическом смысле изобретаются, создаются столь же фиктивным «большинством». Изобретать одно - значит создавать другое. На практике различия в статус-кво большинства скрыты, чтобы подчеркнуть обособленность меньшинства, разрыв между «цветными иммигрантами» и «нами» (то есть Гарольдом Уилсоном, Королевой, сэром Освальдом Мосли, Енохом Пауэллом, меня и миссис Хаббард в будущем). Объясняется, что у «них» другая культура, хотя совершенно очевидно, что при любом определении культуры новичков в этой стране очень мало что объединяет. Что объединяет или может объединить их, так это враждебность большинства, которая заставляет иммигрантов идентифицировать себя друг с другом. Именно британцы, и в частности Энох Пауэлл, изобретают «цветное меньшинство» и делают это, сознательно или нет, чтобы аналогичным образом изобрести единство большинства, единство богатых и бедных, неоспоримую стабильность в статус-кво. Изобретать меньшинство - это самая легкая тактика для любого правящего класса, которому угрожает новый набор проблем, которые могут стимулировать вызов его правлению. Это, конечно, легче всего там, где физические характеристики частично совпадают с характеристиками меньшинства, так что непосредственное восприятие людей связано с абстракциями национальной политики. Но там, где население одинаково физически, происходит то же создание меньшинств. Не так давно это были ирландцы в Британии, и с таким же успехом в некоторых областях могли быть поляки, киприоты, евреи или кто-то еще, кого можно найти в качестве козлов отпущения для решения текущих проблем. Во время своего колониального правления британцы усовершенствовали искусство изобретения меньшинств во имя защиты их от враждебности большинства. Таким образом, они охраняли свою власть как единственную внешнюю силу, способную выступать в роли арбитра. С сужением перспектив британского капитализма, спорадическим ощущением кризиса, ускорением темпов развития страны, безработицей и ростом цен перед британским рабочим классом встает целый ряд новых проблем, не имеющих общей стратегии их преодоления. Ощущение всеобщей незащищенности угрожает статус-кво, если его нельзя переключить на какого-нибудь безобидного козла отпущения. Конечно, британскому правящему классу на данном этапе не нужны погромы - ему срочно нужна иммигрантская рабочая сила. Несомненно, многие из крупнейших работодателей категорически осуждают антииммигрантские настроения, но, с другой стороны, такие настроения становятся их козырной картой, когда игра становится все более жесткой, а безработица снижает спрос на рабочую силу. Таким образом, борьба за расу заключается не в том, должно ли фиктивное большинство быть достойнее «меньшинства», стремлении к «расовой гармонии», а в борьбе за концепции и стратегии перемен. Это борьба за то, какие концепции наиболее полезны для работников в понимании мира и стремлении изменить его. В самом деле, любой, кто предполагает, что «раса» существует (и «мы должны с ней жить»), играет в расистскую игру, принимает расистские термины аргументации. У людей определенно разноцветная кожа, но, к сожалению для расистов, они не попадают в аккуратные группы «меньшинств». То же самое и с другими предполагаемыми основаниями для дискриминации — языком, культурой и так далее. По иронии судьбы многие иммигранты лучше разбираются в том, что называется «британской культурой», чем большинство местных жителей. Именно коренное население вынуждает новоприбывшего стать «меньшинством», заставляет его зависеть от других новичков в плане помощи, друзей, социальной поддержки и так далее, заставляет его жить с другими новичками в худшем жилье. Но ничего из этого не следует из того, что я новичок. Это следует из конфликта, присущего «принимающему» обществу; от отклоненной классовой борьбы. Те, кто полагает, что «раса» в принципе существует, снова предполагают наличие общих интересов по обе стороны фиктивной «расовой» границы. Поступая так, они исходят из общих интересов большинства, «нации», и тем самым согласуются с интересами правящего класса. Сражение было уступлено правым без всякого боя. Дело не в том, что «черные так же хороши, как белые», но в том, что это утверждение столь же глупо и неуместно, как «лысые так же хороши, как и волосатые». Таким образом, либеральный подход к «расовым отношениям», по сути, помогает изобрести и поддерживать проблему, которую либералы, как предполагается, пытаются преодолеть. Сказать, что существует расовая проблема, - это не столько сделать заявление о мире, сколько порекомендовать способ взглянуть на мир. Там, где, как в Соединенных Штатах, люди видят мир таким образом в течение очень длительного периода времени, «расизм», возможно, может частично существовать независимо от других факторов. Но в Великобритании это не так, хотя, если либеральный подход к расизму победит, либералы успешно помогут создать ситуацию в стиле США. Конечно, есть предрассудки. Некоторые люди иррационально настаивают на выборе. Они хотят купить пачку мыла, но отказываются покупать его у определенных людей; то, что определяет тип людей, никак не связано с мылом, его покупкой или использованием. Такие люди очень редко встречаются. Однако чаще встречаются гораздо более расплывчатые предубеждения против кого-то темнее среднего. И это предубеждение - лишь одно из удивительного ряда идиотских предрассудков. Рабочий класс, будучи наиболее эксплуатируемым классом, имеет более чем высокую долю таких предрассудков, а члены этого класса, непосредственно не вовлеченные в коллективную работу, например, матери из рабочего класса, иногда имеют еще большую долю. Одним из аспектов их отношения к другим работникам является презрение к более бедным соседям или мелкий снобизм по поводу того, кто белее или кто играет в бинго. Но только дурак мог подумать, что это вся история. Таких мелочей предостаточно, в то время как рабочие (включая их жен) могут вкладывать огромные ресурсы солидарности, самопожертвования, храбрости и активного сочувствия к тем, кто беднее их самих. Докеры, которые поддерживали Еноха Пауэлла, - те же самые докеры, которые выйдут на забастовки сочувствия другим рабочим, которые также способны сражаться, чтобы помочь цветным рабочим. Это означает, что то, что думают люди, сознание - это не вещь, которую можно просто и ясно определить в любой данный момент. В любой момент это имеет противоречивые тенденции не только внутри рабочего класса в целом, но и внутри одного человека. Противоречивые элементы являются корнями противоречивых стратегий преодоления проблем, с которыми сталкиваются люди. С одной стороны, людям угрожала определенная проблема - ускорение производства на фабрике, как выжить на домашние деньги, когда цены в супермаркетах снова выросли, как получить квартиру - попытаться сохранить то, что у них уже есть, и утверждать, что то, что у них есть, дает им право на более выгодную сделку в иерархии; они, как они говорят, выше всех окружающих, которые предают мораль или стандарты правящего класса. С другой, рабочий объединяется с более широким коллективом, погружая свои частные потребности в требования своей фабрики или района. Насколько возможно второе, первое становится тривиальным. Если второй вариант невозможен - по каким-либо причинам - первый становится специальной стратегией простого выживания. Первое принимает ситуацию, с которой сталкивается рабочий, как должное, и подчеркивает частичные меры для самовыживания. Второе начинает задачу преобразования ситуации, полного изменения правил. Конечно, первое не может быть успешным для выживания многих. Фрагментация рабочего класса как класса - создание определенных групп рабочих, ищущих решения, которые приносят пользу только их группе - находит отражение во фрагментированном сознании. Противоречивые и иррациональные элементы преодолеваются возможностью реального коллективного действия, действия, которое олицетворяет силу либо всех рабочих, либо отдельной группы рабочих. Эта возможность трансформирует доступные стратегии для каждого отдельного работника. Он теперь может задействовать не только свои собственные ресурсы, чтобы вести невозможную битву. В какой-то момент он сталкивается, скажем, с угрозой увольнения, и бороться с этим не с чем; в следующий раз его битва выиграна в коллективной кампании по борьбе с увольнениями. Степень сосуществования противоречий также зависит от степени организованности и традиционной воинственности на рабочем месте. На некоторых предприятиях традиция последовательно выступает против поиска частных решений, особенно решений, которые зависят от предательства других групп рабочих. Чем дальше от таких заводов, тем выше вероятность противоречий. Для домохозяйки из рабочего класса, которая испытывает фабричную солидарность лишь косвенно, а районную или местную солидарность лишь изредка, коллективная стратегия обязательно более отдаленная. Именно из-за преобразующего эффекта коллективной власти на то, какие стратегии выбирают люди, ортодоксальный механизм парламентских выборов так часто оказывается неуместным. Референдум ничего не измеряет, кроме того, что задается простым вопросом. Он исключает широкий спектр доступных противоречивых стратегий и, что наиболее важно, стратегий, требующих коллективной власти. Забастовочное голосование на открытом собрании определяет то, что, по мнению рабочих, следует делать, при условии, что все делают это здесь и сейчас. Парламентское голосование измеряет выбор между строго ограниченными альтернативами, не предполагая какой-либо коллективной власти под контролем избирателей. Таким образом, открытое обсуждение имеет жизненно важное значение для изучения различных стратегий, предлагаемых для решения насущной проблемы. И в этой дискуссии решающая роль принадлежит рабочим-«боевикам». Поскольку их опыт прошлых сражений может кристаллизовать максимальную приверженность остальных, может побудить рабочих увидеть в качестве возможных вариантов действий то, что они обычно отвергали бы как невозможные. Чем больше группа, тем более радикальные стратегии становятся возможными. Нет и большого разрыва между «экономической» и «политической» стратегиями, поскольку применимы одни и те же принципы. Без «боевиков» некоторые стратегии остаются неопределенными, и одной и той же группе рабочих требуется гораздо больше времени, чтобы прийти к таким же выводам. Правящие классы всегда обвиняют повстанческие движения в том, что они являются изобретением нескольких «подстрекателей», вредителей или саботажников. В Барбакане Кэмерон нашел своих «карманных наполеонов», как и в других битвах, под кроватью всегда есть красные. В обвинении есть доля правды. Политически преданные люди определенно не могут изобрести бунт. Такие люди были всегда, и им постоянно не удавалось поднимать бунты, за исключением коротких моментов. Но это правда, что такие люди могут, с одной стороны, показать пример того, какие действия следует предпринять, а с другой - сформулировать программу, стратегию, исходя из своего опыта и текущей проблемы. В первом случае правящие классы по понятным причинам пытаются сбить с толку отдельных лиц или лидеров только для того, чтобы эта функция не выполнялась. Теоретически можно сказать, что там, где восстание действительно массовое, такая тактика не может его остановить. Но чаще люди неустанно ищут стратегию преодоления своих проблем, и в этой ситуации решающую роль играют «боевики» на рабочем месте и политическое меньшинство в обществе в целом. Они не знают ответов, данных Богом; они также экспериментируют с идеями, выдвинутыми в битве, но у них есть достаточные знания и опыт, достаточное понимание целей, чтобы сыграть ключевую роль в кристаллизации того, что должно быть сделано. Лучшие «боевики» давно преодолели противоречия, мешающие рациональным действиям, и, таким образом, могут помочь массам рабочих поступить так же. Если вернуться к исходной теме, то враждебность по отношению к новоприбывшим, иммигрантам, неизбежно становится политически важной там, где оба конкурируют за одно и то же - скажем, за работу и дом - и нет коллективной стратегии, которая могла бы принудить к расширению этих вещей так, что всем может хватить. Наибольшая неприязнь проявляется к самому крупному и наиболее легко определяемому конкуренту. Враждебность, в свою очередь, вынуждает новичков организовываться в защиту, превращать то, что может быть не более чем клубами сантиментов, чтобы помнить дом, в настоящие организации меньшинств, которые навязывают общую дисциплину и солидарность своим членам. Эти организации сами могут стать для некоторых каналом власти, точками входа, например, для черной буржуазии в статус-кво. Они также могут в целях защиты преувеличивать различия между аутсайдерами и инсайдерами, очень эффективно препятствуя солидарности между ними. В некоторых случаях время стоит на месте; Иммигранты во втором поколении практикуют ритуалы, уже устаревшие на родине их родителей. Ритуал утешает участника из-за враждебности, которую он испытывает со стороны посторонних. И даже там, где ритуалов не существует, они могут быть изобретены или приобретены (как в случае с исламом для некоторых американских негров). Но опять же, необходимо подчеркнуть, что все это является функцией не некоторых внутренних расовых или культурных различий, а враждебности общества в целом, уклонения от классовой борьбы. В группе, к которой человек хочет принадлежать, нет ничего неизбежного. Возьмем, к примеру, клерка из Вест-Индии, 30 лет, женатого, с детьми, работающего на компанию Ford в Дагенхэме. В этом кратком описании мы уже упомянули целый ряд групп, к которым с определенными целями может присоединиться этот человек. Он вест-индеец, человек скорее с одного, чем со всех островов; он может быть цветным (и таким образом отождествляться с другими «национальностями», о которых он ничего не знает); но он также белый воротничок, рабочий Ford, гражданин Дагенхэма, мужчина (по сравнению с женщинами), женатый мужчина (по сравнению с холостыми для целей налогообложения), возможно, член «молодого поколения» для тех, кто старше, для тех, кто моложе; семьянин, родитель, отец и так далее. Для каждого из контрастов может существовать клуб или ассоциация, чтобы познакомить его с другими, отмеченными таким же образом. В общем, возникновение конкретной проблемы делает одну из дискриминаций более серьезной, чем другие - скажем, в качестве белого воротничка профсоюзного деятеля, или в качестве родителя в ассоциации родителей и учителей, или арендатора в ассоциации арендаторов. Единственное, что заставляет его отказаться от всех этих других возможных групп и видеть себя не чем иным, как «цветным иммигрантом» при любых обстоятельствах, - это отношение нецветных неиммигрантов в этих других группах. И нецветные неиммигранты будут вести себя таким образом, когда столкнутся с какой-то центральной угрозой, которая делает большинство этих групп неуместными, и когда кажется, что нет альтернативных средств выживания, кроме как действовать в качестве «профсоюза» для исключения новичков. Любые основания будут использоваться для предотвращения конкуренции там, где нет коллективной стратегии, способной бросить вызов системе. Расизм Таким образом, «раса» служит цели избавления людей от осознания разделения внутри «нации». Это также может разъединить конкретный опыт борьбы рабочих здесь и сейчас и национальную политику. Нации не так исключительны, как расы, и второе становится полностью эффективным только во времена великого кризиса. «Раса» по определению полностью исключительна. Вы не можете присоединиться к ней. Вы рождены в ней, член по «крови». Напротив, классы вовсе не исключительны. Вы не только можете присоединиться к ним, но они не ограничены национальными границами. Рабочий класс не имеет прямого материального интереса на территории, контролируемой правящим классом. Оборотная сторона попытки навязать единство дома - экспорт насилия. Война между «расами» и «нациями» разрешена, даже если не рекомендуется. И международная война сама по себе является окончательным выражением отклоненной классовой борьбы. Две концепции интернационализма и класса резко контрастируют с национализмом и расой. Расизм широко распространен в нашем обществе просто потому, что у нас нет альтернативной стратегии перемен. Но расизм - это не фашизм. Все правые идеологии в большей или меньшей степени расистские, даже если некоторые правые работодатели нуждаются в дополнительной рабочей силе. Но этот вид расизма, хотя он может указывать на кризис стратегии рабочего класса, не демонстрирует, что правящий класс уже настолько непрочен, что ему нужно импортировать фашистских головорезов, чтобы управлять государством для него. Широко распространенная враждебность к иностранцам является важной основой для фашизма, как и для любого правого национализма, но есть гораздо больше сил, занимающихся расизмом, чем только фашисты. Фашистский режим создается не столько непосредственно тем, что думает масса населения (хотя это важно по умолчанию), а скорее готовностью правящего класса сыграть на эту стратегию, сыграть с риторикой революции, установив радикальное консервативное правительство. Гитлер пришел к власти, когда немецкий правящий класс проглотил свои сомнения и пригласил его войти, а не через массовое народное движение, захватившее власть. Существовала некоторая народная основа, и проникновение в органы государства было важным, но на каждом этапе Гитлер должен был контролировать свое движение, чтобы оно не выходило за установленные им пределы, чтобы оно не напугало правящий класс и не стало по-настоящему революционным. Тактика Во всем этом есть определенные уроки для нашей тактики. Хотя мы можем видеть, что марш докеров в пользу Пауэлла был порочным и презренным актом агрессии по отношению к наиболее эксплуатируемой части рабочих, он наглядно показывает, насколько далеко зашла язва фрагментации и насколько широко распространено чувство угрожающего бессилия среди некоторых людей. Разделение рабочих — это только часть картины. Марш и забастовка также были политическими актами, попыткой коллективного вмешательства для обеспечения политического решения некоторых проблем, которые испытывают докеры. С одной стороны, это показывает зверство одной докерской стратегии; с другой стороны, докеры связывают проблемы, с которыми они сталкиваются, с политическими действиями. Насколько временным было движение, как быстро докеры поняли, что антииммигрантская акция не решит проблему, При этом расовые предрассудки будут по-прежнему существовать в доках. Мы не можем напрямую бороться с такими предрассудками везде, где они есть. Борьба будет бесконечной и безнадежной, поскольку мы не сможем понять, почему существует расизм. В результате мы не сильно повлияем на уровень предубеждений. Бесполезно говорить людям, что люди с более темной кожей, чем у них, безвредны, как и простое повторение фактов и цифр, составляющих стратегию. Факты и цифры должны быть известны и использоваться в качестве аргументов, но сами по себе они не решат проблему. Если вы отчаянно ищете дом для своей семьи и видите, что в таких домах живут более темные люди из-за границы, вам не поможет, когда вам скажут, что более темные люди порядочные или их очень много. Это не дает никаких домов, не отговаривает кого-то от аргумента, что если все более темные люди (или более светлые люди в этом отношении) будут удалены с рынка жилья, будет доступно больше домов. В этой позиции у большинства антирасистов нет иного выбора, кроме как настаивать на важности быть хорошими. Только то, что в долгосрочной перспективе может преодолеть предрассудки, - это альтернативный ответ на проблему, ответ, который является реалистичным с точки зрения коллективных действий. Это не обязательно устраняет предрассудки, но делает их относительно несущественными. Отец может не желать позволять своей дочери выйти замуж за чернокожего, но он не собирается присоединяться к уличной кампании по изгнанию всех иммигрантов. Но стратегия должна быть практичной. Так же бесполезно говорить о том, что после революции дома будут для всех, как и о том, что если бы у каждого был миллион фунтов, мы могли бы построить достаточно домов. Чтобы быть практичным, стратегия должна начинаться с фактической власти, доступной конкретным группам рабочих здесь и сейчас, и включать политику. Это часть призывов международного социализма к другим группам и отдельным лицам левых присоединиться к общей организации. Если «боевики» из рабочего класса объединены в общую организацию, мы можем вести настоящие битвы и продемонстрировать, что существует коллективная сила, доступная для альтернативной стратегии. Мы можем пройти долгий путь к предотвращению отклонения классовой борьбы вверх через тупики расизма или национализма. Ведь если бы левые смогли мобилизовать десять или двадцать тысяч социалистических противников Пауэллу, докеры увидели бы, что есть другие альтернативы, что они не были абсолютно одиноки в борьбе с работодателями доков, государством и прессой. Расовые предрассудки не прекратились бы, но это было бы относительно неважно. Мы могли позволить себе посмеяться в лицо Пауэллу, высмеивая его экзотический страх перед испражнениями из почтового ящика. Но альтернативная стратегия должна четко сфокусироваться на реальных проблемах, с которыми сталкиваются рабочие, а не отвлекаться на то, хотят ли люди, чтобы их дочери выходили замуж за черных. Несомненно, некоторые петербургские отцы были антисемитами, но это не помешало им участвовать в голосовании за Троцкого на посту президента Санкт-Петербургского Совета. Есть расистское меньшинство, которое использует любую грязь для своего безумия, но, по большому счету, большинство не придерживаются аналогичных взглядов. Шутки будут продолжаться, мелкое злословие будет продолжаться, но в борьбе за преодоление конкретных проблем это будет тривиально. Для нас сегодня политически значимый расизм означает попытку групп людей преодолеть проблемы работы, заработной платы, жилья, школ, больниц и общей незащищенности. Расистский ответ на эти вопросы предполагает, что статус-кво нельзя изменить, что жилищный фонд и уровень арендной платы даны Богом, и что, следовательно, единственное решение проблемы нехватки - сокращение числа людей, ищущих жилье. Население страны должно соответствовать тому, что есть. Здесь должен начаться спор. Проблема не в идиотских помещиках, которые отказывают иммигрантам, а в нехватке жилья, из-за которой идиоты домовладельцы имеют значение. Если бы было достаточно жилья, домовладельцам-расистам пришлось бы либо изменить свою практику, либо обанкротиться. Конечно, там, где возникают безудержные предрассудки, мы должны бороться с ними. Но мы также должны признать, что это всего лишь отрицательная защитная реакция. Она не атакует основы расизма и в конечном итоге не может преодолеть ни предрассудки, ни политически значимый расизм. Только революционное движение может сделать это, создав надежную стратегию и надежную коллективную силу. Стратегия связывает воедино реальные проблемы, с которыми сталкиваются люди, и окончательные решения; движение связывает воедино разделы и группы всего класса. Эти двое неразделимы, объединяя «боевиков» класса как с точки зрения организации, так и с точки зрения сознания. Коллективные действия как часть такого движения, и для достижения целей стратегии создают приоритеты, которые сортируют наши предрассудки, дают надежду, усиливают рациональность и ставят главное на первое место.

Статья нашего товарища Хоссама эль-Хамалави, которая рассказывает о теории «визуализации инакомыслия» на примере египетской революции. Мы считаем эту теорию очень важной в настоящий момент, когда конкуренцию государственным СМИ в полной мере может представить Ютуб или социальные сети. СМИ и манипуляции Видеозаписи массовых протестов и забастовок в период до 2011 года помогли египтянам преодолеть свои страхи перед режимом и начать революцию. Египетская революция, вспыхнувшая с начала 2011 года и продлившаяся до середины 2013 года, обычно преподносится в средствах массовой информации (и в некоторых академических кругах) как «революция Facebook» или, по крайней мере, как одно гигантское событие, разожженное и организованное в Интернете. Правда немного другая. Восстание 2011 года было продуктом сложного политического процесса, длившегося десятилетиями, в ходе которого накапливалось инакомыслие, оттачивались организаторские навыки, были достигнуты маленькие победы, а страх перед репрессивным аппаратом режима постепенно ослабевал. Одним из центральных элементов этого процесса, который в 2011 году завершился полномасштабной революцией, была визуализация инакомыслия. Это включало в себя преднамеренное распространение фотографий и видеозаписей актов социального и политического сопротивления среди общенациональной аудитории, что расширило их влияние далеко за пределы диссидентов - часто лишь небольшой группы - которые были вовлечены в эти действия сами. Искры несогласия В 1990-е годы Египет переживал грязную войну. Под прикрытием «войны с террором» службы безопасности президента Хосни Мубарака подавили инакомыслие всех оттенков. Забастовки сократились и были быстро приостановлены из-за нападений полиции. Студенческих активистов осаждали в стенах вузов. Синдикаты и союзы находились под контролем режима. И наконец, что не менее важно, для свободной прессы почти не было места. Большинство изданий и все телеканалы принадлежали и управлялись государством. Газеты оппозиционных партий подвергались цензуре. Было так много запретных линий, но самым большим табу, очевидно, был сам Мубарак и его семья. Ключевым поворотным моментом стала вспышка второй палестинской интифады в сентябре 2000 года. Интифада вызвала массовые протесты в Египте, в основном вокруг кампусов, школ и профессиональных синдикатов. Это были крупнейшие протесты, свидетелем которых был Египет с момента прихода Мубарака к власти в 1981 году. Акции протеста были встречены грубой силой и массовыми арестами. Тем не менее, демонстрации продолжались, сначала в поддержку палестинцев, а затем и против войны в Ираке, возглавляемой Соединенными Штатами. Вскоре протестующие стали более уверенными и начали противостоять самому египетскому режиму, поднимая вопросы о внутренних проблемах, таких как подавление режимом инакомыслия, полицейские пытки и свобода прессы. В апреле 2002 года в окрестностях Каирского университета вспыхнули широкомасштабные беспорядки, и тысячи участников беспорядков почувствовали смелость и стали скандировать лозунги против самого Мубарака. В марте 2003 г., после вторжения в Ирак под руководством США, площадь Тахрир была оккупирована и на два дня стала ареной непрерывных столкновений между протестующими и силами безопасности режима. Протестующие боролись с полицией, сожгли плакаты с изображением Мубарака в Тахрире и выдержали пытки в полицейских изоляторах, что стало генеральной репетицией восстания 2011 года. Диссиденты в прямом эфире Но остается вопрос: почему средний египтянин, который несколькими годами ранее был слишком напуган, чтобы прошептать имя Мубарака, не говоря уже о демонстрациях против него, внезапно набрался храбрости, чтобы выйти на улицы, сжечь плакаты Мубарака и организоваться против него и его семьи ? Если человек не является частью правящего класса и уже не пользуется его привилегиями, глубоко в сознании каждого существует жажда свободы и желание жить «лучше», но обычно неясно, что «лучше» и как этого добиться. Есть недовольство статус-кво, но постоянно говорят, что это лучшее, что мы можем иметь. С этим ничего нельзя было поделать. Идеологический государственный аппарат постоянно бомбардирует нас гегемонистскими дискурсами, которые обеспечивают наше подчинение. Необязательно поощрять к действию, потому что человеку «нечего терять» или потому что «ситуация стала невыносимой». Это романтизированный и обычно неверный подход к пониманию динамики радикализации и пропагандистской работы. Одного, однако, поощряют к действию, если они чувствуют: восстание - не «безумная идея»; что люди в другом месте сделали это, и это сработало; что это случалось раньше и может повториться; что я не единственный «сумасшедший», который думает о действии. Решающим фактором, который иногда игнорируется при понимании того, как эта трансформация произошла в Египте (и в более широком регионе), является подъем «Аль-Джазиры» и распространение спутниковых телеканалов в начале 2000-х годов. Палестинская интифада транслировалась в прямом эфире, и визуальные кадры борьбы - палестинские дети, противостоящие могучим израильским танкам с одними лишь камнями - транслировались днем и ночью миллионам египтян, которые были приклеены к экранам. Из этого последовал простой вывод: если палестинские дети могут противостоять израильским танкам, почему мы не можем противостоять полиции Мубарака? Распространение информации о палестинском восстании было, по сути, актом агитации, даже если не было никаких пропагандистских или аккуратно составленных лозунгов. Одних визуальных эффектов было достаточно, чтобы посеять зерно революции в умах людей. Укрепление египетского общества Мобилизация в период между 2000 и 2003 годами в поддержку Палестины и против вторжения в Ирак позволила выделить пространство в общественной сфере, где активисты могли организоваться - что ранее было невозможно. В 2004 году те же пропалестинские и антивоенные участники кампании запустили продемократическое движение Kefaya (по-арабски «достаточно»), целью которого было положить конец правлению Мубарака и помешать ему подготовить своего сына Гамаля к престолонаследию. В период с 2004 по 2007 год Кефайя активно организовывало акции протеста, раз и навсегда разрушившие табу Мубарака. Движение представляло собой единый фронт, который возглавляли левые и насеристы, и в него также входили некоторые исламисты (в основном из Лейбористской партии), а также независимая молодежь, которая не обязательно была присоединена к какой-либо политической группе. Протесты Кефайя в очень редких случаях превышали несколько тысяч участников, но в основном ограничивались десятками, а иногда и сотнями активистов. Однако социальное воздействие их действий и демонстраций было совершенно несоразмерно их физическому присутствию. Активисты Kefaya хорошо разбирались в СМИ и следили за тем, чтобы визуальные эффекты каждого действия, несмотря на небольшое количество участников, доходили до как можно большего числа египтян благодаря предварительному согласованию с корреспондентами спутниковых телеканалов, иностранными репортерами и все большим количеством местных журналистов, которые присоединились к ним новых частных газет. Такое возбуждающее воздействие антимубараковых визуальных эффектов Кефайи помогло другим слоям египетского общества сделать шаг вперед и принять меры. В декабре 2006 года тысячи работающих женщин начали забастовку на крупнейшей текстильной фабрике на Ближнем Востоке в городе Махалла в дельте Нила. Вскоре к ним присоединились их коллеги-мужчины, и весь комбинат был полностью остановлен из-за бонусов, обещанных ранее премьер-министром. Забастовка длилась три дня и закончилась победой, вызвав новые массовые забастовки в текстильной отрасли. Промышленная агрессивность вскоре распространилась практически на все сектора экономики. Возникает вопрос: где были эти рабочие до 2006 года? И что привело к такому эффекту домино, когда один удар приводил к множеству других? В различных беседах, которые я в то время вел с лидерами забастовок, ответы, которые я слышал, были примерно такими: «Мы сидим дома, смотрим «Аль-Джазиру» и видим, как эти сумасшедшие дети Кефайи сжигают плакаты Мубарака в Каире...» Хотя Кефайя не принимали непосредственного участия в забастовке и никогда не привлекали последователей среди рабочих и городской бедноты, их владение тактикой распространения визуальных эффектов несогласия на более широкую аудиторию помогло египетским рабочим начать забастовку. Почти на каждом заводе или рабочем месте, куда я попал во время Зимнего недовольства трудящихся, забастовщики говорили мне: «Мы видели (слышали или читали о) бастующей и побеждающей Махалле, поэтому решили последовать их примеру». Благодаря росту количества спутниковых телеканалов и частной прессы весть о победе Махалли распространилась за пределы дельты Нила. И еще раз доказало, что действовать и бросать вызов властным структурам - это не «безумная идея». Распространение информации о забастовке в Махалле стало призывом к действию. В 2007 году на общественном мероприятии с несколькими ветеранами профсоюзных организаций один из них указал на мою камеру и усмехнулся. «Если в прошлом во время забастовки показывалась камера, рабочие убегали или пытались скрыть свои лица», - сказал он. «Теперь они храбро стоят с обнаженной грудью перед любым объективом». Когда я спросил его, почему произошло такое изменение. Он со смехом ответил: «Потому что им нечего терять». Но, на мой взгляд, была другая, более важная причина. Если бы фотоаппарат появился в 1990-х годах на какой-либо акции протеста, скорее всего, фотограф работал бы на государственное СМИ, а фотографии протестующих появились бы в «Криминальном разделе» газеты с подписью «бунтовщики», преступники и т. д. Но с 2006 года появление камеры во время забастовки могло просто означать, что фотографии забастовщиков могли оказаться на первой полосе «Аль-Масри аль-Юм» или любой другой частной газеты с относительно позитивным освещением или могли быть показаны в одном из все более популярных ток-шоу на частных спутниковых телеканалах. Таким образом, рабочие хотели, чтобы их фотографировали, а их действия снимали на видео. Они инстинктивно понимали, что это был один из способов оказать давление на своих боссов и правительство и послать сообщение своим коллегам по работе присоединиться к их рядовым действиям. Революция — это не безумная идея Это правда, что блоги активистов и социальные сети сыграли важную роль в мобилизации 2011 года, но в то время доступ к Интернету имело лишь меньшинство населения . Их сила и влияние на самом деле проистекали из неофициального союза между старыми, новыми и альтернативными СМИ. Спутниковые телеканалы и частные газеты внимательно следили за блогами и социальными сетями и сообщали о своем контенте миллионам людей в Египте и за рубежом. Это означало, что призывы к протестам со стороны активистов, имеющих лишь горстку последователей в киберпространстве, достигли гораздо более широкой аудитории, и что кадры и изображения протестов были переданы миллионам. Блогеры, а позже и пользователи социальных сетей в Египте помогли поднять потолок требований гражданских свобод и распространить информацию о забастовках, протестах и других событиях, а также новости о нарушениях полиции и просочившихся видео с пытками. Опять же, особое внимание уделялось визуальным эффектам, чтобы либо «шокировать» общественность ужасными пытками в полицейских участках, либо побудить их присоединиться к рядам инакомыслящих простыми визуальными сообщениями о «нормальности» желания восстать. С началом восстания в Тунисе в 2010 году блоггеры в Египте сыграли важную роль в размещении визуальных материалов в Интернете и их распространении среди максимально широкой аудитории в Египте. Послание было прямым и простым: это сделали тунисцы. Арабские диктаторы не непобедимы. Народное восстание - не сумасшедшая идея. Это уже происходит. Не только цифровые информационные технологии египетских блоггеров помогли их собратьям-египтянам вдействии. Опять же, это была динамика старых СМИ, которые сообщали о том, что блоггеры размещали в Интернете, и передавали эти изображения миллионам людей в своих домах, сидя перед экранами телевизоров. Такая динамика также поможет нам частично понять, почему восстание продолжалось в Египте, несмотря на отключение электросвязи: блоггеры-активисты работали в автономном режиме, собирая визуальные эффекты, и щедро делились ими с ведущими журналистами, которые затем транслировали их миллионам внутри и за пределами Египта. Сегодня ведущие египетские СМИ, будь то государственные или частные бизнесмены, снова находятся под полным контролем служб безопасности. Несогласие криминализируется, подавляется и преследуется правящим военным диктатором Абдель Фаттахом ас-Сиси. Контрреволюция могла вернуть страну к нулю, а не к единице. Однако именно в таких условиях распространение информации является критическим актом агитации. Диссиденты, пытающиеся выжить в ходе репрессий, медленно перегруппировываются и восстанавливают то, что было разрушено. Они хорошо осведомлены об опыте, накопленном за последние два десятилетия, и продолжают изменять свою тактику визуализации инакомыслия, надеясь свергнуть то первое домино, которое приведет в движение следующую революцию. Хоссам эль-Хамалави

Рубен Джеймс Варгас «Завтра революция «восстанет снова, лязгая оружием», и, к вашему ужасу, она провозгласит ревущими горнами: Я был, я есть, я буду!» Розалия Люксембург Утром (в пятницу, 19 февраля) испанское государство проснулось с похмелья от вчерашних событий. Средства массовой информации и их политические комментаторы осудили насилие и заклеймили молодежь, участвовавшую в протестах, радикалами. По всей стране в разных городах прошли митинги, акции протеста и демонстрации против заключения в тюрьму рэп-исполнителя Пабло Хаселя. В большинстве этих городов демонстрации проходили мирно, без насилия. В некоторых случаях имели место полицейские репрессии и обвинения против мирных демонстрантов, как это было в Гранаде, Валенсии и Таррагоне. Наконец, в некоторых центрах протестующие ответили на эти нападения самообороной, построив баррикады, чтобы предотвратить насильственные действия со стороны правоохранительных органов, как это было в Мадриде и Барселоне. Средства массовой информации поспешили осудить молодых людей, которые участвовали в этом; Они даже проявили свой расизм, практически под микроскопом изучая цвет руки мальчика, который бросал мусорное ведро. Они заклеймили эти протесты как "иррациональное насилие", пытаясь оправдать действия властей, хотя эта позиция далека от реальности. Несмотря на то, что осуждение и тюремное заключение Пабло Хаселя послужили спусковым крючком для этих протестов и гражданских беспорядков, это было лишь последним в серии событий, которые усилили недовольство среди населения. Пабло Хасель был осужден за два «преступления» в своих песнях и комментариях в Twitter. Первое обвинение - за оскорбление короны, основанное на недемократическом законе, который восходит к переходному периоду, последовавшему за смертью Франко и последующим восстановлением монархии Бурбонов. Получается, что эта часть обвинения лицемерна, так как понятно, что слова Хаселя связаны с неблаговидным бегством почётного короля Хуана Карлоса в Абу-Даби прошлым летом, после того, как были обнародованы массовые случаи коррупции и разграбление населения путем невыполнения обещаний по выплатам. Второе «преступление», оправдание терроризма, за которое он также осужден - является откровенным искажением, так как баскская сепаратистская группа Euskadi Ta Askatasuna (ETA – Баскская Родина и Свобода) прекратила свою деятельность и была распущена 10 лет назад. Мы не должны скрывать, что политические идеи Пабло Хаселя откровенно сталинские и очень далеки от тех, которые мы защищаем в группе Marx21. В одном из интервью Хасель заявил, что «Сталин и СССР были хороши и необходимы», и что при Сталине «никто не подвергался жестокой эксплуатации». Он называл Троцкого, вождя русской революции октября 1917 года, «предателем, подлой крысой... пособником ЦРУ» (Троцкий был убит Сталиным в 1940 году; ЦРУ было создано в 1947 году). Эта ложь заслуживает сильной политической критики, но его преследовали не за нее, а за то, что он говорил правду о монархии. Предъявленные ему обвинения представляют собой общую угрозу, вне зависимости от того, что каждый человек может думать о Хаселе. Дело в том, что количество приговоров такого рода росло: Пабло Хасель - лишь последний из серии художников и других личностей, которые были осуждены не за свои действия, а за то, что они говорят. Рэпер Валтоник также ожидает своей очереди по аналогичным обвинениям, оказавшись в изгнании в Бельгии. Следует отметить, что молодые люди из Альсалсуа были также осуждены за «прославление терроризма» за драку в баре с полицейскими, которые были не при исполнении; кукловоды в Мадриде были осуждены по тому же закону за сатирический баннер с надписью «Gora Alka-ETA», что являлось игрой слов, которую можно было перевести как «Да здравствует Al-QuaeETA». Мы не должны забывать о неоднозначной ситуации, в которой ведущий El Intermedio Дани Матео, как и другие медийные персоны, пострадал за то, что пошутил о нападении на лидера франкистов Карреро Бланко. Или как можно забыть о применении закона «против оскорбления чувств верующих», пытающегося защитить франкистский памятник Valle de los Caidos («Долину Павших»), или нападение католической церкви на сатирическую монстрацию El Coño Insumiso («Неуступчивая киска»). Не говоря уже о приговорах против каталонских индепендентов и применении статьи 155 конституции к каталонскому населению, фактически передающей контроль над регионом центральному правительству испанского государства и аннулирующему демократически избранное правительство, а также отменяющей их референдум. Мы также должны иметь в виду, что нам пришлось терпеть применение «Закона Кляпа» в течение пяти лет, который «самое прогрессивное правительство в истории этой страны» не отменило. Эти законы, вместо того чтобы гарантировать сосуществование граждан - о чем правящий класс говорит нам из своих средств массовой информации - ограничивают свободу выражения мнений людей. Не прошло и недели, как в андалузском городе Линарес два агента национальной полиции в свободное от службы время избили отца и его дочь-подростка под испуганными взглядами и камерами мобильных телефонов прохожих. Когда прибыли его коллеги-полицейские, то вместо того, чтобы надеть на агрессоров наручники, они окружили их и позволили им издеваться над соседями, ставшими свидетелями такого зверства. Терпение населения лопнуло и последовавшие беспорядки вынудили агрессоров перебраться в столицу провинции Хаэн. Только после этого этих агентов уволили из полиции. Мы должны добавить к бедам этого народа все другие полицейские агрессивные действия, которые с возрастающей интенсивностью осуществлялись против местного и иностранного населения с тех пор, как началась пандемия Covid19. Вся эта полицейская жестокость и события набирают обороты, когда одновременно крайне правые свободно разгуливают, защищенные правоохранительными органами, совершая любые действия, которые они хотят. Вы должны спросить себя, где было полицейская реакция против фашистского, расистского и антисемитского парада в честь Голубой дивизии 13 февраля? Здесь мы видим, что, кажется, у полиции есть два различных способа действовать в зависимости от типа людей, которые выходят на демонстрации. Чему должны научиться рабочие из всего этого? Что правящая реформистская коалиция не способна решить проблемы, которые нас беспокоят. Кажется, что только тогда, когда рабочие выходят на улицы и оказывают давление на правительство, оно соглашается принимать решения в пользу нашего класса. Теперь мы видим, что эти протесты, призывающие к свободе Пабло Хаселя, привели к тому, что Подемос подали прошение о помиловании. Политические комментаторы и СМИ в ужасе вскидывают руки глядя на поврежденное городское имущество и заставляют нас поверить, что эти действия единичны и что насилие иррационально или чрезмерно. Однако бунты — это не что иное, как беспокойство и крик рабочего класса, особенно молодежи, которая все чаще оказывается в более шатком социально-экономическом положении. Рабочий класс видит, что законы служат для дискриминации и преследования, а не для обеспечения прав. Бунты отражают эту ситуацию: хотя сами по себе они имеют ограниченное влияние, они показывают силу рабочего класса, даже если он все еще дезорганизован. Поэтому рабочему классу необходимо организоваться, чтобы иметь возможность взглянуть в корень проблемы, которая заключается в господствующей экономической системе, в данном случае капитализме и его неолиберальном выражении. Важно участвовать в организации и создании социальных массовых движений в районах и рабочих местах, чтобы противостоять ситуациям, которые капитализм навязывает обществу. Важно построить революционную политическую организацию для борьбы за социализм снизу.

David Karvala, участник группы Marx21 и ведущий активист каталонского движения «Единство против фашизма и расизма» (UCFR): Выборы в каталонский парламент, состоявшиеся в воскресенье 14 февраля, могут быть восприняты по-разному. Давайте начнем с общего взгляда на выборы, с массового голосования за левых и за партии, выступающие за независимость. После этого мы сможем перейти на ужасные новости о том, что крайне правая партия, VOX, завоевывает места. Нестабильность и поляризация Результаты выборов подтвердили то, что мы видим во всем мире: политическая нестабильность и поляризация с большими изменениями в деятельности партий. На последних каталонских выборах в 2017 году популистская и «центристская» (на самом деле правая) партия Ciudadanos (Cs, «Гражданская партия») была общим победителем с более чем 25% голосов и 36 местами; на этот раз она рухнула на 7-е место с 6 местами и менее чем с 6% голосов. В 2017 году Социалистическая партия Каталонии (PSC-PSOE, отделение испанской партии PSOE в Каталонии) проиграла массу голосов Cs, на этот раз она стала официальным победителем. Отчасти это было признаком того, что (в отличие от Cs) у них все еще есть какая-то реальная база, и что это все еще имеют вес в области телевидения и социальных сетей. Вероятно, это также связано с тем, что их кандидатом был Сальвадор Илла, постоянно видимый в СМИ в качестве министра здравоохранения Испании с начала кризиса Covid. Продолжался постепенный распад консервативной «Народной партии Каталонии». В 2010 году они были 3-й партией с 18 местами; на этот раз они заняли 8-е место, имея всего 3 депутата. Левая партия «Вместе мы можем» (Podemos) более или менее удержала свои позиции, заняв 6-е место с 8 местами. По всей Испании Podemos сильно выросла, когда она основалась в 2014 году —были даже разговоры о том, что она обгонит на выборах «правящую» в Испании Социал-либеральную партию ИСРП (PSOE),— но серия политических отступлений и маневров привела к тому, что она потеряла почти половину своей поддержки между 2016 и 2019 годами. Её участие в нынешнем правительстве PSOE усугубило положение. В Каталонии она никогда не росла так сильно, как в других областях, но ее падение в регионе гораздо меньше: к лучшему или худшему, здесь она всегда была более зависимой от остатков Коммунистической партии, которая менее влиятельна на телевидении и в интернете, но все еще имеет (несколько стареющий) слой лояльных активистов на местах. Как часто говорят, каталонская политика сегодня функционирует не только по оси лево-право, но и вокруг национального вопроса. Здесь главной новостью стало то, что партии, выступающие за независимость, не только повторили свое парламентское большинство, но и впервые набрали более 50% голосов. В этом смысле левоцентристская независимая партия «Республиканские левые Каталонии» (ERC) обогнала правоцентристов, которые доминировали в политике здесь на протяжении десятилетий. Она получила те же 33 места, что и социал-либеральная PSC-PSOE, выступающая за единство с Испанией, но, в отличие от неё, имеет шанс получить поддержку большинства для формирования правительства. Правоцентристская партия изгнанного экс-президента Каталонии Пучдемона «Вместе за Каталонию» продолжила постепенный упадок, сопровождавшийся усилением движения за независимость. Еще одним признаком того, что индепендентизм (движение за независимость Каталонии от Мадрида) в основном левый, является более чем удвоение мест — с 4 до 9 — антикапиталистической партии «Кандидатура народного единства» (CUP) с почти 7% голосов. Это массовое голосование за партию, которая заявляет о своей поддержке борьбы за радикальные социальные перемены. Таким образом, в новом парламенте есть левое большинство и большинство сторонников независимости. Наиболее вероятным развитием событий является коалиция за независимость между «Республиканскими левыми Каталонии» (ERC) и правоцентристами, но на этот раз во главе с ERC и при пассивной поддержке, по крайней мере, «Кандидатуры народного единства» (CUP). Однако до сих пор нет ни реальной независимой левой стратегии, ни какого-либо анализа того, что пошло не так в борьбе за независимость. Таким образом, все движение за независимость, включая левое, по-прежнему зависит от правого крыла, незаинтересованного в радикальных переменах, которые могут и должны принести независимость, и обещание которых было бы необходимо для завоевания тех слоев рабочего класса, которые не вдохновлены национальным вопросом как таковым. Таким образом, отсутствует левая альтернатива, сочетающая защиту более широких политических принципов с ориентацией на реальную повседневную борьбу трудящихся, где независимость является одним из вопросов, но не обязательно ключевым. Отсутствие таких левых-один из факторов, который позволяет крайне правым претендовать на решение реальных проблем людей в условиях нынешнего кризиса. StopVOX VOX, крайне правая расистская и популистская партия, которая только что вошла в каталонский парламент, возникла как откол от «Народной партии» в 2014 году, но ее реальный рост начался только в 2018 году. Это типичный рост в ответ на борьбу за независимость Каталонии или на ситуацию с беженцами. Было бы правильнее сказать, что тот факт, что основные партии изображали эти проблемы как «угрозы» —содействие репрессиям в сторону движения за независимость и закрытие границ для беженцев— означал, что VOX может представить себя как более жесткий ответ на эти «опасности». Они прорвались на выборах в Андалусии в декабре 2018 года и стали третьей партией по всей Испании на всеобщих выборах в ноябре 2019 года, набрав более 15% голосов. Все это превратило их в полюс притяжения для настоящих фашистов и неонацистов, включая остатки «Платформы для Каталонии» (PxC), бывшей фашистской партии, которая была побеждена несколькими годами ранее движением «Единство против фашизма и расизма» (UCFR, Unity Against Fascism and Racism, сестринской организацией в Каталонии Stand Up To Racism). Так что теперь VOX объединяет членов, которые действительно хотят просто более экстремальную и радикальную «Народную партию» (PP), с другими, которые открыты для полностью фашистской стратегии. С того времени, когда было объявлено о выборах, даижение UCFR объявило о начале кампании #StopVOX. Это включало в себя реактивацию некоторых местных групп UCFR, которые практически бездействовали после победы над PxC в 2015 году, и организацию групп в новых районах. Кампания VOX-street, организованная историческим неонацистом, была встречена десятками протестов и десятками тысяч плакатов, почти везде, куда бы ни направились участники этой кампании. Таким образом, худшие прогнозы оправдались, так как партия VOX получила 7,7% и 11 мест, опередив как Cs, так и PP. Тем не менее, VOX получила только половину поддержки, которую он получает по всей Испании, и треть или четверть того, что она достигает в некоторых регионах. И, учитывая массовое воздержание, они получили только один голос из каждых 25 потенциальных избирателей в Каталонии. Тем не менее, их присутствие в парламенте придает уверенность неонацистам на улице; мы уже видели увеличение фашистских физических нападений в ходе избирательной кампании. Борьба с VOX должна быть усилена. Срочные протесты, которые прошли в более чем тридцати городах по всей Каталонии вечером после выборов, были великолепным ответом. Местные группы UCFR — некоторые из которых были сформированы всего за несколько дней до этого — объединили, в течение нескольких часов, десятки или даже сотни людей, с необходимыми мерами предосторожности. Потребуется серьезная работа, чтобы консолидировать эту срочную реакцию в непрерывное организованное движение. Marx21 В этом движении ключевую роль играют члены небольшой антикапиталистической группы Marx21 — сестринской организации Социалистической Рабочей Партии Великобритании (SWP). С одной стороны, необходима борьба за то, чтобы объединенное движение было сосредоточено на сопротивлении, отвергая попытки ограничить участие в UCFR только радикальных левых, а также отвергая такие идеи, как «если мы проигнорируем крайне правых, они исчезнут». С другой стороны, и в гораздо более длительной перспективе, необходимо работать над созданием, с нынешних скромных начинаний, революционных левых организаций, которые со временем смогут предложить реальную альтернативу сегодняшнему разобщённому рабочему классу. Cпасибо за предоставленное письмо David Karvala, участнику группы Marx21, секции IST в Испании.

Протесты проходят в университете. Что это за университет? Есть ли у него протестные традиции? Да, это протесты студентов Босфорского университета. Это самый престижный турецкий университет, расположенный в Стамбуле. В массовом студенческом движении 70-90-х годов он не являлся одним из главных опорных пунктов левых (хотя левые действовали и в нём тоже). Однако в последнее десятилетие организационно он вышел на новый уровень. В университете организованы всевозможные левые группы, которые противостоят правым. Три года назад студенты Босфорского университета протестовали против войны в Африне, развязанной Турцией. Некоторые из них были арестованы и на несколько месяцев посажены в тюрьму. Акции протеста приняли конкретно студенческий характер или представители других классов также поддержали протестующих? Участвуют ли в протестах студенты из других университетов? Да, студенты Босфорского университета заставили нас встретить новый год с оптимизмом. Протесты солидарности проходят - пусть и небольшие - более чем в десятке университетов. Были также и другие призывы к акциям солидарности со стороны профсоюзов и левых групп. Открытое письмо студентов Босфорского университета президенту Эрдогану получило солидарную поддержку со стороны сотен политических партий, студенческих групп и многих других. Не будем питать иллюзий - все акции солидарности остались небольшими. На это есть причины. Главная из них, конечно же, - государственные репрессии. Вчера одна студентка из другого города (Измир) была арестована только за то, что создала группу в WhatsApp в поддержку протестов! В турецком обществе наблюдаются большие волнения, но они еще не достигли того уровня, на котором стена страха вот-вот будет разрушена. Но мы уверены в двух вещах: демонстрации самого Босфорского университета являются массовыми. В нем принимают участие тысячи человек. Если бы был референдум, подавляющее большинство заявило бы, что поддерживает его. Кроме того, масштабы солидарности широки. У студентов этого университета есть преимущество с точки зрения общественного мнения. Что послужило причиной начала протестов? Ректоры в университетах традиционно назначались после выборов внутри университета. Эрдоган игнорировал результаты этих выборов последние несколько лет. Он назначал проигравшего кандидата на выборах. Это были люди, близкие к власти внутри университета. На этот раз ректором он назначил Мелиха Булу, полного аутсайдера университета. Это вызвало бурю негодования среди студентов. Они действительно очень злы, что игнорируется вся воля учащихся университета. Каковы требования протестующих? Основные требования следующие: - Мелих Булу и все остальные назначенные «попечительские» ректоры должны подать в отставку! - Демократические и справедливые выборы в университетах со всеобщим участием (включая ученых, студентов, рабочих) - Немедленное освобождение всех арестованных и задержанных - Прекращение преследования активистов ЛГБТИ+ внутри движения. Об этом было заявлено в открытом письме президенту. Участвует ли ваша партия в акциях протеста, ведет ли агитацию среди протестующих? Да, у нас есть несколько членов партии и некоторые контакты в университете. Студенты-антикапиталисты также принимают участие в более широких мероприятиях солидарности. Мы участвовали в демонстрациях, ежедневно писали статьи на нашем веб-сайте и в газетах, комментируя и поддерживая события, мы мобилизовались для международной поддержки (наши греческие товарищи откликнулись на это и подняли знамя солидарности на марше студентов в Афинах). Мы стараемся всячески поддерживать протесты студентов. Как режим реагирует на протесты? Он пытается договориться или пытается жестоко подавить выступления? До 2016 года «Партия справедливости и развития» (ПСР) вела переговоры с демонстрантами на подобных протестах - наряду с жестокостью полиции. Однако из-за её новых союзов с фашистской «Партией националистического движения» (ПНД) и остатками старого кемалистского режима, а также из-за того, что с момента избрания Трампа, ПСР развивалась в направлении авторитаризма вместе с глобальной волной, она больше не идёт на переговоры. Ходили слухи, что неправительственная организация, поддерживающая ПСР, пыталась организовать встречу между Эрдоганом и некоторыми студентами, но этого не произошло, и Эрдоган категорически отрицал, что он встретится с этими демонстрантами. Официальная позиция правительства заключается в том, что эти протесты подпитываются террористическими организациями. Это вызывает противоречия даже в правительственных кругах, потому что картина очень ясна: протесты охватывают тысячи студентов Босфорского университета. Еще один метод, выбранный правительством, - это преследование студентов-представителей ЛГБТИ +. Это также получило широкий отклик солидарности. Окрестности университета окружены полицией, даже некоторые дома, в которых живут студенты, время от времени становятся объектами нападений силовиков. Есть аресты как среди студентов, так и среди выступающих за солидарность с университетскими протестами. Однако ни одному из этих арестов не удалось снизить накал протестов. Какие перспективы вы видите в этом протесте? Эти протесты - отличный ответ на пессимистические настроения среди оппозиции. Из-за государственных репрессий многие легко попадают в ловушку, что «даже если мы попытаемся, ничего не изменится». Студенты Босфорского университета сильно унизили сторонника ПСР, назначенного Эрдоганом главой университета. Кроме того, это ответ тем левым, которые выступают за поддержку коалиции буржуазных партий против правящего блока ПСР-ПНД. DSIP (Революционная Социалистическая Рабочая Партия, IST), с другой стороны, выступает за создание массовых движений снизу и призывает к попытке объединить их на основе ориентированности на рабочий класс. Буржуазные оппозиционные партии поддерживают правительство по разным вопросам: один видный деятель «Республиканской народной партии» (НРП, крупнейшая оппозиционная партия) присоединился к ПСР, осудив ЛГБТИ+ внутри движения. Молодежное крыло другой исламистской оппозиционной партии провело провокационную демонстрацию против студентов. Когда придет время выборов, эти партии призовут всю оппозицию проголосовать за них. Мы будем помнить как проходило и проходит сопротивление в Босфорском университете. В корнях общества есть огромный гнев. Экономическая ситуация катастрофическая. С пандемией справляются очень плохо. Курдов репрессируют. Женщины разочарованы. Многие элементы рабочего класса поставлены в положение выживания. Кругом небольшие забастовки. Мы должны сформировать антикапиталистический блок, который желает объединить все эти силы и усилить оппозицию коалиции ПСР-ПНД активностью рабочих, студентов, женщин, движения ЛГБТИ + и т.д. - на улицах, на рабочих местах, в университетах. Революционная Социалистическая Рабочая Партия (DSIP)

Сотни тысяч фермеров вышли на улицы против крайне правого премьер-министра Индии Нарендры Моди. В прошлом году он провёл серию законов, направленных на «либерализацию» сельского хозяйства. Каждый фермер знает, что благодаря этим законам власть перейдёт в руки многонациональных агропредприятий, в то время как самые бедные проиграют. Вот уже более двух месяцев фермеры стоят лагерем вблизи Нью-Дели и дргуих крупных городов. В прошлом месяце около 100 000 трактористов прорвали полицейскую блокаду, унизив правительство Моди. Коалиция крайне правых радикалов, полиции и правительства стремится разгромить движение. Индуистские националистические группы, включая фашистскую RSS, объединились с милитаризованной полицией в попытке уничтожить лагеря фермеров. Фермеры говорят, что это «будет борьба не на жизнь, а на смерть», всё пропитано духом движения, которое окончательно изгнало англичан из Индии в 1947 году. Борис Джонсон (премьер-министр Великобритании от консервативной партии) и Доминик Рааб (министр иностранных дел Великобритании от консервативной партии) должны посетить Индию в этом месяце, демонстрируя свою поддержку жёсткой политике режима Моди. Сейчас жизненно важно, чтобы профсоюзы и рабочие поддержали фермеров и открыли новый фронт против Моди. Более 250 миллионов индийских рабочих организовали всеобщую забастовку в ноябре прошлого года. Это движение должно быть мобилизовано вместе с фермерами. И очень важно, чтобы солидарность проявлялась в Британии. Это поможет разоблачить лондонское правительство в его поддержке правой политики Моди. Источник

Memet Uludag & John Molyneux В современной России исламофобия является чем-то самим собой разумеющимся. Либеральный и консервативный анализ политического Ислама схож до уровня смешения. Население угнетающих стран рассматривает мусульман как дикарей, которые не хотят принимать условия жизни тех стран, в которые они вынуждены были приехать под давлением сложившейся экономической ситуации. Наша традиция, традиция революционных интернациональных социалистов, рассматривает Ислам исключительно с классовой точки зрения и выдвигает идею о внутреннем классовом противоречии мусульманских движений. Ислам является самой молодой религией, а следовательно вобравшей в себя научные достижения более нового времени (насколько религия вообще может вобрать в себя научные достижения). Мы уже рассматривали проблемы расизма в наших работах, но пока мы не указывали на развитие самого понятия "расизм". Расизм в 21 веке значительно отличается от расизма века 19го, но при этом расизм был и продолжает оставаться системным угнетением групп населения империалистическими державами, основанном на расовых и этно-культурных признаках. Социалистическая тенденция Исламофобия - это расизм! Аргумент, что исламофобия не является расизмом, потому что ислам - это религия, а не раса, полностью ложен. Прежде всего, определение расизма не может зависеть от того, составляют ли его цели и жертвы отдельную расу по той простой причине, что отдельных биологических рас не существует. «Белой» расы не существует; «черной» расы не существует; нет еврейской расы, нет азиатской расы, нет индийской и так далее. Все люди принадлежат к одному виду. Ирландцы долгое время подвергались серьезным расистским стереотипам и дискриминации в Великобритании, но «ирландцы» - это национальная идентичность, а не раса. Дело в том, что термин «расизм» прочно укоренился в нашем языке и в социальном употреблении на международном уровне - он укоренился в политических дискуссиях и дебатах всех стран - поэтому мы не можем и не должны пытаться отказаться от него. Но важно не какое-то произвольное или фиксированное «словарное определение» этого слова, а понимание того, как расистская идеология развивалась исторически и какую социальную и политическую роль она играла. Социалисты должны начинать не со слов, а с социальных реалий и процессов, и как только это будет сделано, станет абсолютно ясно, что исламофобия - это форма, «новейшая» форма расизма. Расистская идеология в форме предубеждения против цветных людей возникла и приняла определенную форму вместе с развитием капитализма в 16, 17 и 18 веках как оправдание чрезвычайно прибыльной работорговли. Расизм был разработан и установлен европейскими правящими классами, особенно британским правящим классом. В то время восходящая буржуазия вела борьбу с феодальной аристократией, чтобы привлечь народную поддержку под лозунгами «прав человека» и «свободы, равенства и братства». Это можно было примирить с массовым порабощением и насильственной транспортировкой миллионов африканцев в Новый Свет - процессом, имеющим решающее значение для развития капитализма -только путем отрицания равной человечности по отношению к черным людям, настаивая на их врожденной порочности, неполноценности и неспособности. Расизм далее развился как идеология империи, узаконивая и рационализируя систематическое завоевание и подчинение остального мира (Африка, Азия, Латинская Америка, Ближний Восток, Полинезия и т. д.) правителями Западной Европы и их ответвлениями (США, Канада, Австралия, Южная Африка и др.) - процесс, который развивался веками и достиг апогея в конце 19 - начале 20 веков. Империя была оправдана, потому что неевропейские народы были «подобны детям» и неспособны к самоуправлению, по крайней мере, до тех пор, пока они не прошли через длительный период «образования» с помощью их имперских хозяев. Империалистическая буржуазия провозгласила империалистический расизм, но для них было важно, чтобы он стал «популярным». С упадком империи и постепенным распадом открытого колониализма, который начался с Первой мировой войны и усилился после Второй, расизм снова мутировал. Теперь его главной целью стали иммигранты, приехавшие в развитые капиталистические страны из бывших колоний. В то время как расизм рабства и империи подчеркивал биологическую неполноценность, антииммигрантский расизм подчеркивал культурные различия и экономическую конкуренцию. «Мы» всегда были «затоплены» иностранцами с «чужой культурой», которые не разделяли «нашу культуру». «Они» всегда «забирали нашу работу» и «выбирали жилье». Форма этого расизма определялась его функцией для правящего класса, а не оправданием британского господства над Индией, которое теперь было невозможно, а разделением рабочего класса и предоставлением козлов отпущения за проблемы системы. Это превратилось в расизм, который можно было отрицать. Отсюда выражение: «Я не расист, но ...» Анализируя историческую эволюцию расизма, важно понимать, что были и изменения, и преемственность. Каждый сдвиг в доминирующем расистском дискурсе строился на фундаменте, заложенном предыдущей формой. Таким образом, антииммигрантский расизм, распространяемый такими людьми, как Энох Пауэлл, Маргарет Тэтчер и Марин ле Пен, не выдвигает на первый план идею о том, что черные или азиатские люди по своей сути неполноценны или не цивилизованны, но, тем не менее, спокойно это продвигает. Открыто не говорится, что африканцы или румыны прирожденные преступники, но предполагается, что их проживание по соседству - «проблема». Никто не использует N-слово, когда знает, что камеры вращаются, но когда они думают, что они выключены, это другое дело. Основная функция антииммигрантского расизма в послевоенный период была внутренней, чтобы помочь сохранить социальный контроль в основных западных странах. Роль оправдания империалистических войн и интервенций, которых было много (в основном со стороны США), была в основном антикоммунистической. Расизм часто присутствовал как подтекст («гуки» во Вьетнаме и т. д.), но борьба с «красной угрозой» была в заголовках. С окончанием холодной войны образовался идеологический вакуум - его заполнила исламофобия. Почему именно исламофобия? В первую очередь из-за центральной важности нефти и, следовательно, Ближнего Востока для западного капитализма. Если бы основные мировые запасы нефти были расположены в Тибете или народы Ближнего Востока были в основном буддистами, у нас, вероятно, была бы проблема буддофобии. Во-вторых, из-за предполагаемой угрозы контролю США над регионом, исходящей от так называемого «исламского фундаментализма», точнее называемого «исламизмом» или «политическим исламом». Исламофобия стала доминирующей темой в СМИ после иранской революции 1979 года, которая вывела эту ключевую страну из лагеря США. После 11 сентября она стала на много ступенек выше в качестве ключевой идеологической основы «войны с террором» и вторжений в Афганистан и Ирак. Таким образом, исламофобия взяла на себя классическую роль расизма как идеологического конструкта, узаконивающего империалистическую войну и завоевание, - того, что могло служить для мотивации пилотов, которые должны были сбросить бомбы, солдат, которые должны были стрелять и пытать, и, по крайней мере, сбивать с толку (если не вызывать энтузиазм) общественность дома, которая должна за все это платить. Более того, играя эту классическую роль, он использовал испытанные темы и образы расизма - построение обобщенного «другого» - «их», «мусульман», которые все имеют или могут иметь одни и те же характеристики: отсталость, фанатизм и склонность к насилию («терроризм»); и поэтому представляют угрозу «нашей культуре», «нашему образу жизни». Есть ли оправдание исламофобии? С одной стороны, ответ на исламофобию такой же, как и на все формы расизма, а именно, что все мы люди с нашими разными характеристиками, и нет больше смысла рассматривать всех мусульман как «одинаковых», чем видеть всех черных людей, или французов, или немцев, или ирландцев, как одно и то же. И большинство либеральных, благонамеренных людей, считающих себя не расистами, несомненно, согласятся с этим. Тем не менее ясно, что для многих из этих людей, включая тех, кто считал бы себя частью левых, существует определенная нерешительность, нежелание мобилизовать или осудить исламофобию так же, как они осудили бы антисемитизм или античерный расизм. Обычно это формулируется с точки зрения того, что ислам является особенно отсталой или реакционной религией, особенно в его отношении к женщинам и геям. Те, кто противопоставляет «просвещенный» Запад или «либеральную» Европу или «терпимое» христианство «нетерпимому» исламу, обладают чрезвычайно короткой памятью и очень избирательным видением. Что касается прав женщин, то даже чисто словесная приверженность равенству женщин - недавнее явление в нашей истории, получившее широкое признание только в последние сорок лет или около того. Ее вряд ли можно назвать укоренившейся «западной» традицией или ценностью, и она еще далека от реализации на практике. Это еще более актуально, когда речь идет о правах ЛГБТ, где любое повсеместное признание равенства является продуктом только последних двух десятилетий. В 20 веке «просвещенный» Запад подарил нам две мировые войны (унесшие около 65 миллионов жизней), фашизм и Холокост, сталинизм и ГУЛАГ, Хиросиму и Нагасаки, Испанию Франко, Ку-клукс-клан, линчевание и Джима Кроу, Вьетнамскую войну и множество других зверств. И прямо сейчас в Европе у нас есть Национальный фронт, возглавляющий список на выборах в европе во Франции, но здесь есть более глубокий момент. Ошибочно рассматривать социальные и политические практики и социальные отношения как явления, основанные или определяемые религиозными доктринами или принадлежностью к конфессии. Безусловно, эти вещи имеют эффект, но по сути все наоборот - это материальные социальные отношения и условия формируют религиозные доктрины. Как сказал Карл Маркс: «Способ производства материальной жизни обусловливает общий процесс социальной, политической и интеллектуальной жизни. Не сознание людей определяет их существование, а их социальное существование определяет их сознание». История религии, особенно история христианства, наглядно демонстрирует истинность этого утверждения. Мы видели раннее христианство рабов и угнетенных в Римской империи, которые верили, что «Блаженны бедные», и христианство императоров, которое проповедовало: «Отдайте кесарю то, что принадлежит кесарю»; христианство средневековья, которое считало ростовщичество грехом, и христианство Жана Кальвина с его протестантской этикой адаптированной к возникновению капитализма; христианство Томаса Мюнцера, который возглавил Крестьянское восстание в Германии, и Мартина Лютера, который его уничтожил; христианство Контрреформации, которое дало нам Святую Инквизицию, и Оливера Кромвеля, который сверг Карла I, но сокрушил ирландцев. Совсем недавно мы стали свидетелями христианства расистских правых и Клана, а также христианства Мартина Лютера Кинга; Голландской реформаторской церкви, выступающей за апартеид, и архиепископа Десмонда Туту; Яна Пейсли и Мартина МакГиннесса; католической иерархии в Риме и теологии освобождения в Латинской Америке. Другими словами, изменения в реальных условиях жизни людей изменили и сформировали содержание их религиозных убеждений, а разделение общества на эксплуататоров и эксплуатируемых, угнетателей и угнетенных возникло из номинально одной и той же религии, полярных противоположностей в политических взглядах и борьбе. То же самое и с исламом и мусульманами. Здесь нет места для истории ислама, но факт в том, что он прошел через многие века изменений и преобразований, как и христианство. Сегодня в мире существует множество различных ислама - не только разной формальной принадлежности (сунниты, шииты, исмаилиты, вахабиты, суфиты и т. д.), но и разных акцентов и интерпретаций различных течений внутри каждой секты или принадлежности. Всегда есть существенные различия между исламом правителей, исламом «базара» и исламом городских рабочих и так далее. Ужасная жестокость режима Саудовской Аравии, включая его ужасающее притеснение женщин, определяется в первую очередь не тем, что он является мусульманской страной, а тем, что он является плутократической диктатурой, контролируемой богатой королевской семьей. Их крайняя консервативная интерпретация ислама используется для усиления их власти над собственным народом, но не доказывает, что они не препятствуют тому, чтобы они могли служить союзником США в этом регионе или время от времени получать удовольствие от жизни в Европе. Египет - преимущественно мусульманская страна, но это не мешало египетским вооруженным силам безжалостно преследовать «Братьев-мусульман» и нападать на христиан-коптов, когда им это удобно. Когда египетские массы поднялись миллионами, чтобы свергнуть Мубарака, многие из них остановились посреди улицы, пытаясь преклонить колени в молитве (под шквалом водомета). Другими словами, нет никаких оснований считать ислам более реакционным по своей сути, чем любая другая религия, и еще меньше оснований для стереотипного представления всех мусульман или возложения на них коллективной ответственности за деяния Усамы бен Ладена или иранских аятолл. Почему борьба с исламофобией важна? Как мы показали, исламофобия - это форма расизма, а расизм всегда несправедлив и деспотичен, везде является оружием реакции. Но есть ряд причин, по которым ясность в вопросе исламофобии особенно важна в настоящее время. Во-первых, исламофобия пропагандируется и нормализуется средствами массовой информации по всей Америке и Европе таким образом, что перестала быть примером борьбы с расизмом, и это явно определяется ее полезностью в качестве прикрытия для войн, интервенций и внутренних репрессий (антитеррористическое законодательство, депортации и т. д.). Во-вторых, когда мусульмане стереотипны и подвергаются дискриминации на основе их религии, это неизбежно приводит к дискриминации по цвету кожи, внешнему виду, имени и т. д. Так же, как антииммигрантский расизм утверждал, что фокусируется на культурных различиях, но все же опирился на все старые идеи о врожденной неполноценности, поэтому за «либеральной» исламофобией будет скрываться и выявляться более грубый расизм. В-третьих, исламофобия схвачена и используется настоящими фашистами. Конечная цель фашизма - это не просто расизм и этнические чистки, но завоевание политической власти, уничтожение парламентской демократии и сокрушение независимых организаций рабочего класса (левых и профсоюзов). Для фашистов расизм - это средство для достижения этой цели, инструмент, который можно использовать для создания поддержки и мобилизации масс под его знаменами, выступающими против рабочего класса. С их точки зрения, вопрос о том, кто является объектом их расизма, является второстепенным. Их стратегия состоит в том, чтобы приставать к тому, кто выбран широким обществом (то есть правящим классом) в качестве козла отпущения, и представлять себя теми, кто будет доводить борьбу с этим «врагом» до предела. В 1930-х годах в Великобритании целью Освальда Мосли были евреи. В 1970-х годах мишенью Национального фронта стал афро-карибский народ. В 1990-е это были азиаты. Теперь это «мусульмане». В большинстве стран Восточной Европы это рома. Если правительство скажет ограничить иммиграцию, они скажут «отправьте их обратно». Если правительство скажет: «Британские рабочие места для британских рабочих», они скажут, что выгонят иностранцев с рабочих мест. Если Тони Блэр скажет, что воинствующий ислам является главным врагом в мире, они скажут, что мечети сожгите дотла. Именно поэтому понимание исламофобии и ее расистского характера, а также решимость бороться с ней имеют жизненно важное значение для всех левых. Джон Молинье, 2014